– Пошел ты, – цежу сквозь зубы, пытаюсь уйти, а он в проеме становится.

– Я то уйду. Но только с вами, – опускает красноречивый взгляд на мой живот. – Я же сказал тебе еще тогда, Алена. Что моей будешь. А свое я в обиду не дам.

Смеюсь.

– Шведской семьей будем?

Он пытается схватить меня, но я отстраняюсь, ловко уходя от его рук.

– Не трогай меня! – рычу с презрением.

Смотрит на меня зло, но не спорит. Отходит послушно.

– Поверила, значит, – устало, ладонью по волосам проводит. – В спектакль мой даже эта мразь не верила. А ты, моя женщина, повелась.

У меня озноб по коже… Спектакль? Нет, я видела все своими глазами, я слышала их разговор. Я пытаюсь себя оправдать, убедить, но сейчас, стоя в шаге от Русакова, смотря в его бездонные глаза, я уже понимаю, что он прав. Где-то на уровне подсознания понимаю, но все еще запрещаю себе верить в это.

А он продолжает отбирать все до последнего аргументы, которые помогали мне ненавидеть его.

– Я знал, что Данилюк врет. С момента ее появления, знал. Она ж играть не умеет совсем, перебарщивает. Хотел вывести на чистую воду, узнать, кто команды ей отдает, и кто ко мне послал. Если бы ты знала, ты бы не дала мне делать это… Я не хотел, чтобы ты нервничала…

Из груди рвется смех.

– А так ты сделал лучше?!

– Представь, что каждый день я еду с ней на ужин, общаюсь, делая вид, будто она имеет для меня значение…

Его слова разжигают пламя в груди.

– Трахал ее?!

Скалиться.

– Ты бл*ть, издеваешься?! Я ее пальцем не тронул!

– Зато она тебя трогала в ресторане!

Он делает шаг, сокращая между нами расстояние. И я его почти не боюсь.

– Ты увидела то, что хотела, Алена. И услышала то же самое, – цедит сквозь зубы. – Только я понять не могу, разве сложно было подойти и по роже мне залепить? Сказать, что я м*дак, г*ндон?! Почему Изварину поверила, ее словам, а у меня даже спросить не захотела?!

Он сделал это. Бросил чертову горящую спичку в меня.

– Почему поверила?! Да потому что ты сделал все, чтобы я верила всем! Сколько раз я просила тебя, Русаков, сказать мне правду! Сколько раз ты уходил от ответа! Сволочь! Ненавижу! Ненавижу тебя! – толкаю его, а он на месте стоит. Только глаза его пламенем адским полыхают.

Пытается схватить, только я вырываюсь.

– Прости! – его разъяренный крик вспарывает мои натянутые нервы. – Прости меня! Я! Я во всем виноват! Я знаю, бл*ть, я это знаю, Алена! И мне *х*реть, как тяжело было все эти дни скрывать от тебя правду, но я просто не хотел, чтобы ты волновалась!

Замолкает, а я оглушенная его правдой, остаюсь на месте. Никогда еще он не открывался мне так, как сделал это сейчас.

– Я должен был действовать по-другому. Знал же твой характер, знал, что с что не будешь послушно сидеть на месте, но делал. Прости за это! И когда я узнал о том, что ты беременная, сбежала от меня в Россию, я думал, с ума сойду…

Подходит вплотную. Его трясет всего. Ладонь мне на живот кладет, а я вздрагиваю испуганно, инстинктивно отстраняясь. Но вовремя останавливаю себя, замираю на месте. От моей реакции на его касание в глазах Русакова вспыхивает боль.

– Я понимаю, что потерял на тебя право… И я не буду брать насильно, не буду держать, обещаю, Алена. Просто дай мне защитить вас… Давайте уедем, все вместе. Я клянусь тебе, что не трону тебя, пока ты этого не захочешь..

От его слов внутри дыра огромная. И сколько бы я не запихивала ее чем попало, она все такая же необъятная и темная. Но червь ревности и обиды все еще не дает мне все отпустить.

– А Ольга? Ее тоже будешь оберегать?

Молчит.

Смотрю на него, и понимаю, что дико скучала. Руки его, глаза, скулы, морщинки у глаз и голос – все это по живому. Я хочу вернуться. Хочу обнять его, почувствовать на себе руки нежные, сильные. Хочу снова верить, научиться доверять себя ему. Мне так тяжело быть одной. Быть без него.

Я до ужаса боюсь, что совершу ошибку. Нужно бежать, уходить от него. Не стоит подпускать. Но он так нужен мне! Весь он, не только его защита. Только сейчас, когда увидела его, поняла, что не смогу обманывать себя, решив, будто без Шторма мне легче. Ни черта не легче…

– Дедушка говорил ужасные вещи о тебе. Ты убил всю семью Королевых. Ребенка и женщину не пощадил. Ты, правда, сделал это?

Он смотрит на меня, не мигая, молчит. Так долго, что мне не по себе становится.

– А ты как считаешь?

– Я не верю, – говорю это и понимаю, что не соврала ни на грамм.

Он кивает, делает шаг ко мне, протягивает руку. Русаков предлагает мне защиту, а я хочу снова все.

– Мне так больно, так страшно, Миша… – в глазах слезы.

Русаков кривится, не может на меня смотреть.

– Прости меня, маленькая.. – хриплым, сорванным голосом царапает меня. – Просто поверь в меня, доверься… – впервые в жизни я вижу его таким слабым. Даже в тюрьме, избитый полицией, заключенный в клетку, он был победителем. Одним своим видом внушал страх. А сейчас передо мной совершенно другой человек. Уставший, сбившийся с пути.

– Но если тебе будет легче без меня…

Ненавижу эти слова.

– Не легче, ни черта не легче!

Я смотрю на Мишу, и мои ноги становятся ватными. В его глазах столько голода и желания. Оно пугает меня, не меньше чем его самого. Боится. Теперь не хочет делать больно. Даже смотрит как-то иначе. Готовый оберегать, кружить вокруг, но в то же время запрещающий себе нарушать мои границы. Наказывает себя. Будто сам не верит в то, что я прощу, что мы в шаге от этого решения.

Нужно попробовать. Прикоснуться к нему, поцеловать. Узнать, наконец, есть ли еще что-то в нас, что-то с признаками жизни.

Делаю шаг к нему.

– Стоп, – утробный рык в ответ.

Улыбаюсь про себя.

Уже было подумала, что его командирские замашки куда-то испарились.

Еще шаг.

Смотрю прямо в глаза. А в его предупреждение красной лампой. Черт. Мне не нравится это. Я не хрустальная. И я верю ему… теперь верю.

Еще шаг, мои руки поднимаются и ложатся на его грудь, прямо на холодную ткань куртки.

– Дыши, – шепчу, и в этот момент полотенце соскальзывает с тела, спадая на пол.

Теперь я открыта. И готова. Сейчас он нужен мне, а все опасности и вопросы – потом.

– Дыши, – шепчу, когда он замирает.

Хмурится. Вижу, какая борьба внутри него.

– Тебе можно? Мы не сделаем ему плохо? – скользит взглядом к животу, и с каждым пройденным ниже сантиметром, его глаза заполняются тьмой.