у мощей Иоанна Крестителя. А потом в Ньор, чтобы провести суд. Еще я хотела бы даровать королевский статус церкви в Ньёй, где похоронена моя мать, а потом мы могли бы поехать в Тальмон поохотиться. – Она погладила его по щеке. – Что скажешь?

Он с отвращением нахмурился.

– В Тальмон?

– Мы должны укрепить наши позиции там мирным путем после того, что произошло раньше.

– Наверное, ты права, – согласился он, все еще хмурясь, – но слишком задерживаться не стоит.

Алиенора не ответила, потому что давно поняла, когда стоит надавить на мужа, а когда оставить в покое. Он согласился. Большего ей сейчас и не нужно.

Обширные аквитанские владения Алиенора объезжала рука об руку с Людовиком. Они принимали просителей и вассалов, вместе свидетельствовали и подписывали хартии, всегда с оговоркой, что все документы, на которых Людовик ставил свое имя, были составлены «с согласия и при ходатайстве королевы Алиеноры».

Самым трогательным моментом стало для Алиеноры посещение могил ее матери Аэноры и младшего брата Эгре в Сен-Венсане. Алиенора и Петронилла возложили цветы к простым могильным плитам, украшенным лишь крестами, и приняли участие в торжественной мессе в честь родных. По желанию Алиеноры церкви был дарован статус королевского аббатства.

Алиенора вернулась к родным могилам ранним вечером и уединилась в тишине. Ее дамы, склонив головы, стояли поодаль, давая госпоже возможность помолиться. Воспоминания о матери со временем поблекли. Ей было всего шесть лет, когда умерла Аэнора, и она помнила лишь слабый аромат лаванды и каштановые волосы матери, такие длинные, что Алиеноре не приходилось тянуться, чтобы коснуться толстых кос. Еще в памяти сохранилась тихая грусть, словно она сама навеяла на себя это настроение, прежде чем мир смог сделать это за нее. Брата она помнила еще хуже; мелькали воспоминания о маленьком мальчике, который бегал по замку с игрушечным мечом в руке, кричал, рубя мечом направо и налево, и его поощряли, потому что он был наследником, будущим мужчиной. Короткая жизнь, яркая, вспыхнувшая и сожженная лихорадкой. Он умер, едва успев пожить. Теперь у них обоих был достойный памятник, где покоились их бренные останки, и постоянный уход за их бессмертными душами. Она выполнила свой долг перед ними. Аминь. Перекрестившись, Алиенора повернулась, чтобы уйти.

– Мадам?

Жоффруа де Ранкон появился бесшумно и встал между ней и ее дамами.

Ее сердце на мгновение замерло.

– Что-то не так?

– Все хорошо, мадам, но я видел, как вы шли сюда, когда обходил посты. Если вы хотите, чтобы я ушел…

Она покачала головой и кивком указала на могилы:

– Я их почти не помню, но они все равно всегда со мной. Как сложилась бы моя жизнь, останься они с нами?

Его плащ коснулся ее рукава.

– Я научился отгонять такие мысли после того, как потерял Бургонди с нерожденным ребенком, – сказал он. – Это ни к чему хорошему не приводит. Все, что вы можете сделать, это прожить каждый день в их честь.

У нее до боли сжалось горло. Он упустил суть ее вопроса, возможно, намеренно. Останься в живых брат, ей не пришлось бы выходить замуж за Людовика, а будь жива мать, у нее могли бы родиться другие сыновья. Это было очень важно.

– Ваша матушка была милостивой леди, пусть она покоится здесь с миром, и ваш брат вместе с ней. Хорошо, что память чтят достойно.

– Да, – кивнула она. – Я хотела, чтобы так было.

В эти мгновения они были ближе всего после его возвращения из неудачного похода на Тулузу. Алиенора часто видела Жоффруа, почти каждый день, но всегда в компании других людей или погруженного в дела. Они избегали оставаться вдвоем и никогда не разговаривали слишком вольно. За ними всегда наблюдали, но подземная река все равно текла бурным потоком. Алиенора ни на мгновение не поверила, что Жоффруа случайно увидел, как она идет к могилам.

Жоффруа вежливо кашлянул.

– Мадам, хочу попросить у вас разрешения вернуться в Тайбур. Мои земли требуют внимания, и я уже три месяца не видел своих детей.

Алиенору его слова поразили, будто нож в сердце.

– Вы останетесь, если я прикажу?

– Я сделаю все, что вы пожелаете, мадам, но надеюсь на вашу мудрость.

– Мудрость, – с горькой улыбкой сказала она. Сгущались сумерки, наполняя церковь тенями, не пропуская свет. – Верно, где бы мы были – без мудрости? Я отпускаю вас.

– Мадам, – коротко ответил он. Под прикрытием плаща он ненадолго сжал ее руку и стремительно зашагал к двери. Когда Алиенора присоединилась к своим дамам, ее пальцы еще хранили тепло его руки.

Двор пробыл в Тальмоне уже три дня, все было готово к охоте с пикником, когда пришло известие, что Альберик, архиепископ Буржский, отошел в мир иной.

– Упокой Господь его душу. – Алиенора перекрестилась и посмотрела на Людовика: – Вероятно, ты выдвинешь на его место Кадюрка?

– Конечно, – ответил Людовик. – Кадюрк служил мне усердно и заслуживает повышения. Он лучше всех справится на этом посту.

– К тому же полезно назначить того, кто обязан короне, – сказала она и выбросила из головы этот рутинный вопрос, который будет рассмотрен позже на совете. Пока же их ожидал день веселья.

Петронилла откинулась на шелковую подушку в тени каштанового дерева. Тяжелые листья и ветви были усеяны гроздьями зеленых шипастых скорлупок, которые спустя месяц выпустят на волю ярко-коричневые орехи – их можно будет поджарить на огне или приготовить из них вкусное сладкое печенье. Петронилла любила сезон каштанов и надеялась, что к тому времени двор еще не уедет из Пуату.

Придворные с самого утра охотились в лесах Тальмона и днем остановились перекусить и побеседовать в заранее условленном месте, где слуги разожгли угли для приготовления пищи и разложили в тени одеяла и подушки. Все отдыхали, пили вино, охлажденное в ближайшем ручье, и ели деликатесы: свежую рыбу, пойманную в заливе за стенами замка, пряные пироги, изысканные сыры и финики, начиненные миндальной пастой. Ястребы, среди них и Ла Рейна, кречет Алиеноры, сидели на шестах в тени и отдыхали, засунув головы под крылья.

Неподалеку играли музыканты, подбирая мелодии на лютне и арфе, исполняя по очереди бодрые военные марши, энергичные охотничьи песни и пронзительные любовные баллады, исполненные безответной тоски. Один из артистов, молодой трубадур с золотыми перстнями и ослепительно голубыми глазами, бросал на Петрониллу взгляды, а она кокетничала с ним в ответ, войдя в роль заинтересованной, но недоступной высокородной дамы. Дерзкие манеры – но Петронилле было все равно; она наслаждалась игрой. Алиенора была слишком поглощена своими заботами, чтобы уделять ей внимание,