class="p1">Тем временем кадры на мониторе быстро сменяли друг друга, и Джербер спрашивал себя, когда же что-то произойдет. За минуту до того, как это случилось, его посетило предчувствие. Не может быть, сказал он себе, отказываясь верить, что Эва по-прежнему спит в своей постели.

Через десять секунд он снова выставил обычный режим просмотра. И стал ждать, производя в уме абсурдный обратный отсчет.

Потом это случилось, ни с того ни с сего. Раздался звук удара, сухой, хлесткий. Эва выпала из кадра, поскольку объектив скрытой камеры устремился вниз, как будто сила, пришедшая ниоткуда, с неистовой яростью швырнула на пол стеклянный шар.

Пьетро Джерберу показалось, будто он сам стремительно падает и разбивается на тысячу осколков, как тот шар со снегом внутри.

17

Если хочешь наверняка застать профессора Бенедетто Эллери, нужно между пятью и шестью утра отправиться в один из многих во Флоренции пунктов скорой помощи и ждать, когда профессор появится.

Ибо каждый божий день известный нейропсихиатр посещал все больницы, продолжая исследования, которые проводил почти всю свою жизнь. Поскольку он просто наблюдал и не хотел, чтобы его присутствие мешало нормальной деятельности пунктов скорой помощи, ученый приурочивал свои визиты к тому времени, когда врачи и медсестры сдают смену, чтобы как можно меньше досаждать им своими экспериментами.

В этот промежуток времени было меньше суеты, к тому же ему хватало нескольких минут.

Пьетро Джерберу повезло, ему даже не пришлось ждать: он застал профессора с первой попытки, в госпитале Санта-Мария-Нуова.

Сославшись на сломанный в кемпинге палец, он прошел через регистратуру, но вместо того, чтобы отправиться к травматологу, свернул с пути и просочился в один из залов сердечно-легочной реанимации, который на тот момент пустовал.

Эллери взгромоздился на стул и, рискуя упасть, поставил ногу на спинку в безуспешной попытке поместить на внешнюю поверхность одного из аппаратов жизнеобеспечения лист бумаги, на котором была нарисована зеленая звезда. Другие рисунки были разложены на пустой каталке под погашенной бестеневой лампой и дожидались своего часа: красный круг, желтая цифра 3, оранжевая буква Q, синий вопросительный знак. Эллери всегда носил их с собой в потрепанной пластиковой папке.

– Давайте я вам помогу, – предложил Джербер, видя его затруднение.

Эллери обернулся к незнакомцу, который поддержал его за ноги, не дав упасть, и благодарно улыбнулся.

– Обычно мне оставляют здесь маленькую стремянку, а сегодня забыли, – объяснил он и продолжил свое дело.

Общим у них обоих был неухоженный вид.

Эллери вовсе не походил на профессора: старик с пожелтевшей, вечно нечесаной бородой, отросшими до плеч волосами, в мятой, заношенной одежде, от которой обычно исходил едкий запах сигар и пота. Коллеги и студенты медицинского факультета насмехались над его неряшливым обликом. Но Джербер знал от синьора Б., что этот человек, над которым все глумились, обладал обширной эрудицией и, если бы захотел, разгромил бы любого педанта, а его познания в нейронауках были необычайно глубоки.

– Передайте мне еще один, – попросил он Джербера, указывая на другие листки.

– Который?

– Любой, без разницы. – Профессор передвинул стул и снова запрыгнул на него с ловкостью пожилого кота.

Убедившись, что старик стоит прочно, психолог выбрал оранжевую букву Q, которую Эллери поместил на металлический шкаф для медикаментов, метрах в двух от пола, опять-таки рисунком кверху.

– Вот и все, – заявил профессор, возвращаясь на твердую почву. Он обтер руки, испачканные в пыли, о коричневый твидовый пиджак, уставился на своего помощника и с подозрением спросил: – Мы знакомы?

– Меня зовут Пьетро Джербер, я детский психолог, – ответил тот и добавил: – Когда-то я прослушал несколько ваших лекций, поэтому и пришел сегодня.

Нейропсихиатр по-прежнему казался удивленным:

– Вы уверены, что вам нужен именно я?

Нечасто к нему обращаются, подумал гипнотизер. Наверное, потому, что специфический предмет его исследований был довольно спорным и скорее отталкивал людей, нежели вызывал любопытство.

– Уверен, профессор, – выпалил Джербер. – Именно с вами я хотел бы поговорить.

Предметом исследований Бенедетто Эллери была смерть.

Когда синьор Б. посоветовал сыну включить в программу обучения лекции Эллери, он не стал скрывать, что нейропсихиатр был до некоторой степени изгоем во флорентийском научном сообществе. Профессор мог рассчитывать на куда более блестящую карьеру, если бы только выбрал другую тему для исследований.

«Я – часовой на страже границы», – любил он говорить студентам, которые часто записывались на его курс смеха ради.

Его научная состоятельность ставилась под вопрос, так как он был безоглядно увлечен практически непроницаемой материей. Невозможно ни ставить опыты, ни собирать свидетельства. Ведь перейти границу, на страже которой стоял Эллери, можно только один раз. Причина проста: тот, кто переступал черту, не возвращался, чтобы рассказать.

– Вам известно, что это одна из самых старых больниц в Европе? – спросил пожилой профессор, направляясь во Дворик лечебных трав. – Ее возвели в тринадцатом веке, и Фолько Портинари, отец Беатриче, воспетой Данте, финансировал строительство. Он был банкиром и, как многие из тех, кто имеет дело с деньгами, в какой-то момент решил, что пора спасать свою душу, творя добро, – хихикнул Эллери.

Джербер, конечно же, знал историю старинного госпиталя Санта-Мария-Нуова, но не хотел прерывать разъяснения Эллери: ведь тому, наверное, редко выпадает случай с кем-нибудь поговорить. Дурная слава следовала за ним: говорили, будто профессор приносит несчастье.

– В пятнадцатом веке здесь практиковали самые многообещающие врачи континента, – заявил он, закуривая тосканскую сигару.

Решив, что они уже достаточно прониклись друг к другу доверием, Пьетро Джербер осмелился вставить словечко:

– Мой отец, который тоже был психологом, побудил меня записаться на ваши лекции. Он так и не объяснил почему, но думаю, причина кроется в том, что однажды, когда я был ребенком, мое сердце остановилось на тридцать секунд после падения с балкона.

Эллери замедлил шаг и смерил его пристальным взглядом, яростно расчесывая себе голову.

– Готов поспорить, что вы никогда не говорили с отцом об этих тридцати секундах…

– Я потерял мать еще в раннем детстве, и смерть была для нас запретной темой. Не то чтобы мы ее боялись – просто слишком больно говорить о смерти, не думая о ней.

– Понимаю, – проговорил Эллери с оттенком сомнения.

– Могу я спросить, чему служат эти рисунки, обращенные к потолку? – Джербер имел в виду странные изображения, которые он помог разместить в реанимационной палате.

– То место – ближайшее к потустороннему миру, – заявил профессор, присаживаясь на бортик возле колонны. Он снял башмак и как ни в чем не бывало начал растирать себе ступню. – Вся прелесть в том, что, когда врач, заново запуская механизм, возвращает из бездны пациентов, страдающих