Хозяйка последней подпольной квартиры Ленина Фофанова называет время его приезда — «в пятницу 22 сентября вечером. О том, что день приезда Владимира Ильича была пятница, я помню совершенно точно, так как он пришел ко мне на квартиру в момент, когда у меня происходило совещание группы педагогов, работавших вместе со мной по внешкольному образованию подростков, а эти совещания проходили у меня по пятницам»[2591]. Правда, по этой логике датой приезда могла с таким же успехом быть и следующая пятница — 29 сентября. Шотман, находившийся на связи с Лениным, пишет: «Проживая с конца сентября (курсив мой. — В.Н.) в Лесном, Владимир Ильич время от времени встречался с некоторыми членами ЦК то на квартире М. И. Калинина, то на квартире Н. Кокко, рабочего завода «Айваз». Выходил из дому Владимир Ильич обычно, когда стемнеет. В парике, без усов и бороды его трудно было и днем узнать»[2592].

Появление в 1930-е годы официальной даты приезда Ленина — 7 октября — понятно. Не мог же Ленин, всегда настаивавший на партийной дисциплине, вернуться в Питер до соответствующего разрешения ЦК от 3 октября. А после ему понадобилось время, чтобы добраться до столицы. И не мог же Ленин сразу по возвращении не пригласить своего самого преданного соратника — Сталина. Официальная дата их первой встречи после вынужденного отсутствия Ленина — 8 сентября. В сталинской трактовке революции все должно было сходиться. В «Кратком курсе» было зафиксировано: «7 октября Ленин нелегально приехал из Финляндии в Петроград»[2593]. Вслед за этим дата вошла во все ленинские биохроники и примечания к собраниям сочинений.

В Петроград воинствующий атеист Ленин вернулся в облике пожилого лютеранского пастора с густой седой шевелюрой[2594]. Адреса Ленина не знали даже члены ЦК, а остановился он в квартире Фофановой в большом доме на углу Сампсоньевского и Сердобольской. Фофанова вспоминала, что Ленин накричал на нее и за присутствие в конспиративной квартире посторонних (педагогов), и за то, что по их уходу назвала его Владимиром Ильичом.

— А вот совсем и не так: я Константин Петрович Иванов, рабочий Сестрорецкого завода. Прочитайте, — он протянул ей паспорт, — заучите и называйте меня: Константин Петрович. Маргарита Васильевна, и если я к Вам в столовую буду приходить без парика — гоните меня, я должен к нему привыкать!

Ленин также попросил не заклеивать бумагой — на зиму — окно в комнате Фофановой, поскольку рядом с ней проходила водосточная труба, которой он собирался в случае опасности воспользоваться для бегства (черного хода не было). И аккуратно выломать две доски в заборе — чтобы держались, но в нужный момент их можно было раздвинуть. Ленин занял самую большую комнату, принадлежавшую хозяйке. Всегда запирался в ней на ключ и даже Фофанову пускал только по условному стуку. Впрочем, сам Ленин порой нарушал законы конспирации: слишком громко разговаривал и смеялся, вышагивал по комнате в отсутствии хозяйки, чем мог привлечь внимание соседей. А однажды Крупская обнаружит на лестничной площадке кузена Фофановой — студента Политеха, который позвонил в дверь, и ему ответил мужской голос. Студент решил, что в квартире воры. Крупской удалось заморочить студенту голову, но потом она строго отчитала супруга за его забывчивость.

Ленин получает информацию из свежих газет, которые ему к десяти часам приносит Фофанова, и пишет — по десять-двенадцать страниц ежедневно. Постоянно заканчивались чернила. Его заметки, письма, статьи, в которых он говорит о себе как о «постороннем», «публицисте», находящемся вне основного русла истории, свидетельствует о кипящей злобе от изоляции от основных центров принятия решений. Вечерами вели беседы о политике и сельском хозяйстве. Фофанова — агроном[2595].

Ленин все более интенсивно бомбардировал партийные инстанции требованиями форсировать вооруженный мятеж. Первого октября он закончил работу над большой статьей «Удержат ли большевики государственную власть» (она выйдет в журнале «Просвещение» и отдельной брошюрой). «Я продолжаю стоять на той точке зрения, что политическая партия вообще — а партия передового класса в особенности — не имела бы права на существование, была бы недостойна считаться партией, была бы жалким нолем во всех смыслах, если бы она отказалась от власти, раз имеется возможность получить власть».

Пролетариат не сможет технически овладеть государственным аппаратом? Не сможет. «Но он может разбить все, что есть угнетательского, рутинного, неисправимо-буржуазного в старом государственном аппарате, поставив на его место свой, новый аппарат. Этот аппарат и есть Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Пролетариат не сможет «привести в движение государственный аппарат? Еще как сможет, введя для всех хлебные карточки и введя принцип: «Кто не работает, тот не должен есть»[2596].

Одновременно Ленин заканчивает статью «Кризис назрел», первые главы которой были предназначены для печати, а две последние — исключительно «для раздачи членам ЦК, ПК, МК и Советов».

Открытая часть статьи выйдет в «Рабочем пути» в день открытия Предпарламента — 7 октября: «Нет сомнения, конец сентября принес нам величайший перелом в истории русской, а, по всей видимости, также и всемирной революции… Массовые аресты вождей партии в свободной Италии и особенно начало военных восстаний в Германии — вот несомненные признаки великого перелома, признаки кануна революции в мировом масштабе… В России переломный момент революции несомненен. В крестьянской стране, при революционном, республиканском правительстве, которое пользуется поддержкой партий эсеров и меньшевиков, имевших вчера еще господство среди мелкобуржуазной демократии, растет крестьянское восстание. Это невероятно, но это факт…

Мы видели полный откол от правительства финляндских войск и Балтийского флота. Мы видим показание офицера Дубасова, небольшевика, который говорит от имени всего фронта и говорит революционнее всех большевиков, что солдаты больше воевать не будут (он выступал 21 сентября в Петросовете. — В.Н.). Мы видим правительственные донесения о том, что настроение солдат «нервное», что за «порядок» (т. е. за участие этих войск в подавлении крестьянского восстания) ручаться нельзя. Мы видим, наконец, голосование в Москве, где из семнадцати тысяч солдат четырнадцать тысяч голосуют за большевиков… Что вместе с левыми эсерами мы имеем теперь большинство и в Советах, и в армии, и в стране, в этом ни тени сомнения быть не может…