Как замечал Уорт, «единственное, что поддерживало умеренных российских социалистов в их преданности делу союзников, были заверения правительства, что в ближайшем будущем будет созвана конференция союзников по пересмотру целей войны. Все лето Керенский и Терещенко пытались убедить Британию и Францию в необходимости немедленно созвать эту конференцию… Дата ее проведения постоянно откладывалась. Наконец было определено, что она состоится в ноябре в Париже»[2571].

В правительстве начал обсуждаться состав русской делегации. Терещенко считал недопустимым, чтобы на ней оказались эмиссары и от Временного правительства, и от Советов, предлагая представителю «демократии» стать просто одним из членов делегации. ВЦИК согласился, определив своим участником Скобелева. Ему был выдан наказ, который, полагал Деникин, «перейдет в историю как яркий показатель того политического, морального и патриотического уровня, на котором стояли умеренные вожди революционной демократии… Было ясно, что это просто предательство Родины, для которой безразлично, поступаются ли ее интересами за сребреники или даром». В соответствии с наказом, все воюющие страны отказывались «от требования возмещения всяких издержек в прямом и скрытом виде». Россия должна была добиваться восстановления Бельгии, Сербии, Черногории и Румынии в прежних границах, возмещения им убытков из международного фонда (то есть за счет союзных и нейтральных держав). «Идея самоопределения вылилась по существу в отторжении от России — Литвы и Латвии, от Румынии — Добруджи и от Турции — Армении, в сохранении за Германией ее колоний, Познани и польской Силезии (в Эльзасе и Лотарингии допущен был плебисцит); за Австрией — румынской Трансильвании и всех славянских земель; только в итальянских областях ее допускался плебисцит. Зарубежные поляки, чехо-словаки, южные славяне, румыны, по-видимому, не заслуживали самоопределения»[2572].

Отрицательный ответ Запада на предложения Совета не заставил себя ждать. Константину Набокову в британском МИДе было решительно заявлено о нежелательности приезда Скобелева: «Мы не понимаем, в каком качестве намеревается ехать в Париж представитель Советов. Ясно одно — он не будет допущен на конференцию союзников». Фрэнсис писал Лансингу, что ее стоит по меньшей мере отложить, чтобы не усиливать в России антивоенные настроения. Следовало лишь заверить румынское и сербское правительства, что их интересы не будут принесены в жертву требованиям российских радикалов. Бьюкенен считал неблагоразумным отказываться от обсуждения условий мира и возражать против присутствия Скобелева на конференции, поскольку союзников это ни к чему не обязывало, а в России играло бы только на руку противникам войны. Мнением Бьюкенена пренебрегли. В палате общин 16 октября канцлер казначейства Эндрю Бонар Лоу заявил, что конференция будет рассматривать «ведение войны, а не ее цели». Французский МИД 18 октября также подтвердил, что на конференции смогут присутствовать исключительно члены правительств, а вопрос о целях войны не будет рассматриваться вовсе[2573].

Впрочем, мнение России уже мало кого волновало. «С развалом армии она теряла всякий авторитет и влияние на союзническую политику. В союзных правительствах, парламентах, в печати, не исключая части социалистической, за редкими исключениями отзывались на откровения русской революционной демократии поучающе снисходительно, с иронией или с осуждением, но не придавали им слишком серьезного значения»[2574]. О военной и иной помощи России уже не вспоминали, и понятно почему: она не использовалась по назначению. 13 октября Нокс «миновал бурлящую толпу из двух или трех тысяч солдат, которые активно продавали гражданским обувь и военную форму. Это называется «рынок военного имущества»! И какой смысл отправлять такому народу военные материалы. Я отправился к военному министру, чтобы выразить свой протест и спросить, ради чего наши моряки должны рисковать жизнями, доставляя все это в Россию. Верховский ответил, что, как он думает, можно будет (!) принять меры для того, чтобы прекратить такую торговлю»[2575].

Западные посольства и консульства заваливали Временное правительство жалобами от своих сограждан, чьи капиталы и собственность улетучивались так же быстро и непринужденно, как и у состоятельных россиян. Имущество предприятий, принадлежавших иностранным собственникам, разворовывалось, рабочие на них бастовали и требовали удвоения — утроения зарплаты. Зарубежные специалисты в массовом порядке покидали Россию. Японская колония получила инструкцию на немедленный отъезд от своего правительства. Англичане уезжали сами, поскольку свертывали работу нанимавшие их компании. Американский посол, напротив, просил у Терещенко разрешение на ввод американских войск, которые могли бы защитить жизни и собственность граждан США.

18 октября Керенский дал интервью агентству Ассошиэйтед Пресс, в котором опроверг слухе о выходе России из войны. При этом, выражая свое недовольство давлением союзников, он признал, что Россия изнурена войной и «имеет право требовать, чтобы теперь союзники взяли на свои плечи самое тяжелое бремя». Но «Вашингтон пост» поместил интервью под заголовком «Россия выходит из войны». Лансингу пришлось доказывать, что журналисты сильно преувеличили[2576].

Разочарование Запада в Керенском стало уже всеобщим. 19 октября Нокс записал в дневник: «Терещенко говорит о необходимости избавиться от Керенского и запретить Советы. Если бы у них только хватило на это сил! Проба сил большевиков ожидается в среду 7 ноября (25 октября. — В.Н.)»[2577]. Как писал Милюков, «потеря нашего международного веса не сознавалась так быстро и непосредственно, отчасти благодаря традиционной условности дипломатического языка, отчасти ввиду необходимости считаться хотя бы со слабеющим союзником. О России продолжали говорить как о «великой державе». Но ненормальность создавшегося положения прекрасно понималась»[2578].

Последняя просьба Временного правительства к союзникам прозвучала в связи с продолжавшейся активностью германского флота в Балтийском море. 16 октября Керенский телеграфировал Терещенко: «Было бы желательно подтвердить английскому правительству, что демонстрация английского флота в районе Гельголанда в значительной мере облегчила бы положение России на Балтийском море, в тесной зависимости от которого находится и оборона Финляндии». Терещенко лично доложил телеграмму Бьюкенену, тот передал ее в Лондон, откуда прозвучал последний ответ Временному правительству — от британского адмиралтейства: английскому флоту даны распоряжения о демонстративных операциях против Германии, но операции эти «затрудняются штормовыми погодами, отдаленностью английских баз и особенно недостатком миноносцев»[2579]. Естественно, никаких распоряжений о помощи российскому флоту не было сделано.