как те самые ракушки, что белеют на берегу, где брызжет пеной морской прибой. Когда смотришь на Раку, эта мысль не кажется такой уж фантастической. А я часто смотрю на нее. Только смотрю, ни разу не прикоснулся к ней, даже не сделал попытки приблизиться. И казалось бы, мне нечего скрывать от Сано. Но вас, мои смутные мечты о женщине, греховные мысли, влечение к женщине, возникшее у меня в последнее время, я скрываю. А все Раку. Мои желания тянутся к ней, подобно нити паутины, которую паук плетет на веточках дерева под моим окном. Значит, вряд ли справедливо утверждение, что я только смотрю на нее. Мало того, в мечтах я не раз целовал ее щеки. Должно быть, они упругие и кожа на них нежная, как молодой миндаль.

Уже подрос молодой бамбук. Когда у молодых побегов в зарослях позади дома сходит пушистая темно-коричневая кожица, обнажается гладкий ствол цвета слоновой кости. Вот так, наверно, и обнаженное тело Раку сверкает неожиданной ослепительной белизной. Я не могу думать об этом без волнения.

Июнь 1941 г.

Опять гудок гудит каждое утро ровно в семь часов. Вместо гор, окружавших меня до сих пор, горного потока, прозрачного прохладного воздуха, одиночества и тишины — снова завод, машины, людская толчея, разговоры о войне и о прибылях, связанных с ней. Все это режет слух и постоянно напоминает, что я снова в этом водовороте. Почему я возвратился? Потому что возвратилась Раку. Только поэтому. Для отца и братьев я придумал целый ряд вполне правдоподобных предлогов. Я становлюсь заправским обманщиком.

За завтраком два моих старших брата затеяли грубую перебранку. Банки для консервов и вагон с жестью, которые должны были прибыть еще позавчера, не поступили. Братья опасаются, что банки перехватила компания морского промысла Б., главная контора которой находится в городе Т., а баржи с тунцом и каракатицами одна за другой продолжают прибывать в порт. Говорят, во времена китайско-японской и русско-японской войн в консервы, поставляемые армии, ухитрялись подсыпать даже гальку. Но теперь такие мошенничества не удаются. Да на беду поставщиков, расценки на их товар все время снижаются, и если банки не поспеют вовремя, то при стоящей сейчас жаре большая часть прибыли попадет в карман компании, производящей лед.

Напирая на это, старший брат нападал на среднего, корил его за неумелые действия: ведя переговоры с отделом военного снабжения в Кокура, он использовал даже суммы по статье специальных секретных расходов, но в конечном счете оказалось, что понапрасну загубил деньги. Неудачник свой промах пытался взвалить на капитана интендантской службы, который недавно был прислан к нам.

— Хоть и молод, но прожженная шельма! Да еще и пьяница, бабник, хвастун. Так и хочется съездить ему по морде. А я все должен был терпеть, и кланяться, и упрашивать его. Недоволен — разговаривай с ним сам,— не сдавался средний брат.

В таких случаях дело обычно улаживает отец, он учит братьев действовать в духе практической философии. «Помните,— любит он говорить,— как рассуждали наши древние полководцы? Один заявлял: если соловей не поет, я убиваю его. Другой говорил: если соловей не поет, я заставляю его петь. А третий сказал: если соловей не поет, я жду, когда он запоет. Отец предпочитает действовать в духе последнего изречения, принадлежащего Иэясу Токугава.

Он велел, невзирая ни на что, скупить весь улов тунцов и каракатиц. Если даже консервные банки запоздают и на этом наживется фирма, производящая лед,-—плевать! В дальнейшем можно будет придумать способ прибрать ее к рукам. Главное — чтобы у нас самих не было никаких внутренних раздоров и стычек. Во всем нужно терпение и терпение. «Вы думаете, мало я ждал, чтобы грянул гром в Китае! Сидел в своем старом заводишке, который и двадцати цубо (Цубо — мера площади, равная 3,3 кв.м) не занимал, и ждал. Сколько лет ждал! Будет комета — будет и хвост». Эти слова отец всегда повторяет в заключение своих увещеваний.

Уговоры отца действуют не всегда, но на этот раз лица у братьев сразу просветлели. И хотя они уже закончили чаепитие, из-за стола все же не вышли, а принялись горячо обсуждать, с какого конца лучше всего подступиться к фирме, производящей лед, чтобы проглотить ее. Кажется, мнения их сошлись на том, что достаточно скупить две-три тысячи акций — и на следующем же общем собрании акционеров с этой фирмой будет покончено. Я еще до конца обсуждения ушел в свою комнату. Достаточно было и двух минут, чтобы понять, почему из-за небольшой в сущности суммы денег, необходимой для предохранения от порчи тунцов и каракатиц, которых предстояло переработать в консервы, разгорелся такой горячий спор. Дело в том, что директором акционерного общества по производству льда был хозяин фирмы «Ямадзи» господин Канно.

Откровенно говоря, судьба господина Канно меня нисколько не трогает, хоть я и не питаю к нему вражды не в пример моим старшим братьям и всей нашей семье. Мне совершенно безразлично, что в результате скупки моими братьями акций он потеряет пост директора, а его акционерное общество будет раздавлено. Может быть, это и есть скрытая враждебность? Но к младшему брату этого человека у меня совершенно иное отношение. Он красный. В нашем кругу над ним насмехаются, злословят о нем, а все из-за того, Что он сидел в тюрьме и был исключен из университета, что из-за-преследований в Токио он должен был возвратиться домой. Но все это только привлекает меня к нему. Если бы не подняли шумиху вокруг его имени, возможно, я был бы и к нему так же равнодушен, как к его старшему брату. Но теперь по воле случая я получил возможность утолить свой душевный голод. Однако об этом скажу в следующий раз. Это тайна еще большая, чем тайна, касающаяся Раку.

Июль 1941 г.

То, о чем я хочу написать сейчас, случилось уже два года назад. Тогда я почти не вел дневника. Но все это до сих пор так свежо в моей памяти, как свежи типографские краски в только что выпущенной книге.

Был чудесный лунный вечер. Я жил тогда в нашем особнячке на побережье. Только что я сделал круг — от парка мимо дач, расположенных на вновь поднятых землях, занятых теперь их огородами и цветниками, и готовился закончить свою обычную вечернюю прогулку. Для того чтобы по возможности избежать снотворного, нужно было порядком утомиться. Днем было слишком жарко.

К тому же при моем состоянии здоровья мне тогда рекомендовалось избегать ярких