Уиллс (Роберт рассеянно замечает: «Чертова кошка, утопить ее надо»), а затем гаснет лампа и нужно заменить в ней фитиль. Роберт уже готов позвонить в колокольчик, но я его останавливаю, говорю, что потом схожу сама, и завязываю себе на память узелок на носовом платке. (Увы, переполненная память подводит меня позже, на кухне, когда я не могу понять, то ли джем засахарился из-за слишком долгого пребывания в банке, то ли в овсянке просто больше комков, чем обычно. Но это небольшое отступление.)

Несколько раз перечитываю письмо Роуз и решаю, что такая возможность выпадает раз в жизни. Неожиданно для себя восклицаю, что Путешествия расширяют Кругозор. Совсем как Жена Нашего Викария, которая произносит подобную фразу каждый раз, перед тем как поехать с Нашим Викарием в двухнедельный отпуск на север Уэльса.

Роберт наконец снова говорит: «Что ж…», на этот раз немного снисходительнее, а потом спрашивает, неужели нельзя не трогать пузырек с солью для ванн у него на полке?

Сразу же безапелляционно объявляю виновницей Мадемуазель, хотя не без угрызений совести признаю, что инициатива, возможно, исходила от меня. Потом добавляю: «Так что насчет южной Франции?» Бросив на меня изумленный взгляд, Роберт молча выходит из столовой.

Откладываю письмо Роуз в сторону и разбираюсь с прочей корреспонденцией, которая состоит из скучного набора Вторичных Счетов к Оплате, обидной брошюрки, в которой вопрошается насчет состояния моих десен, открытки от Секретаря Федерации Женских институтов графства с уведомлением о грядущем заседании и теплого личного послания от некоего Титулованного Джентльмена, которое заканчивается просьбой пожертвовать хотя бы пять шиллингов на благое дело, к коему он причастен. Вопрос южной Франции оставлен до вечера. После того как Вики ложится спать, ищу Мадемуазель в классной комнате и с ужасом вижу ужин, ждущий ее там: сыр, немножко пикулей и кусочек рулета с джемом (какого-нибудь современного художника подобная тарелка несомненно вдохновила бы на натюрморт) и огромный кувшин холодной воды. Спрашиваю Мадемуазель, неужели ей нравится так питаться. Она заверяет меня, что да, и отрешенным тоном добавляет, мол, пища для нее не важна. Она может ничего не есть целыми днями. У нее так с раннего детства.

(Напрашивается вопрос: Неужели Мадемуазель ждет, что я ей поверю? Какого же она тогда мнения о моих умственных способностях?)

Обсуждаем умение Вики настоять на своем. Мадемуазель тут же парирует: «C’est un petit coeur d’or»[144]. Предлагаю несколько иную формулировку этого утверждения. Мадемуазель тут же жалуется на несомненное упрямство и своеволие Вики и даже говорит: «Plus tard, ce sera un esprit fort… elle ira loin, cette petite»[145].

Заговариваю о южной Франции. Мадемуазель относится к идее с полным пониманием, уверяет меня, что я должна поехать любой ценой, и добавляет (это было уже лишним), что за последние несколько месяцев я очень сильно состарилась и что, если жить так, как живу я, и совсем ни на что не отвлекаться, можно сойти с ума.

Вряд ли можно сказать то же самое еще убедительнее, так что ее слова производят на меня глубокое впечатление.

(Вопрос: Подействуют ли подобные объяснения на Роберта? Ведь он довольно предвзято относится ко всему не английскому.)

Возвращаюсь в гостиную, но Роберт уснул над «Таймс». Перечитываю письмо Роуз и поддаюсь побуждению составить список нарядов, которые понадобились бы в поездке, расходов – финансовое положение, хоть и не блестящее, но все же лучше обычного благодаря недавнему наследству – и даже записываю на обратной стороне конверта, какие нужно дать указания Мадемуазель, Кухарке и лавочникам до отъезда.

6 июля. Бесповоротно решаю поехать к Роуз в Сент-Агат и пишу ей об этом. Дело сделано, рубикон перейден или, скорее, будет перейден, когда я окажусь по другую сторону Ла-Манша. В целом Роберт снисходительно относится ко всей этой затее и говорит, что я же все равно не успокоюсь, но лучше не рассчитывать на жару, обещанную Роуз, а взять с собой хороший запас шерстяного белья. Мадемуазель проявляет участие, но слишком все драматизирует и пугает меня театральным восклицанием: «C’est la Ste Vierge qui a tout arrangé!»[146], похожим на рекламу туристического бюро.

Иду на Собрание Женского института и говорю Секретарю, что, скорее всего, пропущу следующее заседание. Она тут же отвечает, что его можно легко перенести. Возражения заканчиваются, когда она достает маленький календарик и упрашивает меня выбрать любой удобный день, потому что остальным одиннадцати участницам комитета Все Равно.

(Периодически с опасением вспоминаю пламенные речи руководителей Федерации женских институтов о том, что все участницы имеют равные обязанности и права… Остается лишь надеяться, что никому из них не представится возможности поглубже вникнуть в планирование нашим комитетом ежемесячных заседаний.)

12 июля. Перед отъездом наношу визиты и получаю массу ценных советов. Наш Викарий говорит, что только безумец станет пить где-либо во Франции некипяченую или нефильтрованную воду. Жена Нашего Викария разделяет недоверие Роберта к французскому климату и советует носить шерстяное белье, а еще предлагает мне свою дорожную аптечку. Далее мы обсуждаем, облагается ли пошлиной бисульфат хинина[147], пока Наш Викарий наконец не говорит со всей определенностью неопределенную фразу, мол, в любом случае Честность Лучшая Политика.

Старая миссис Бленкинсоп, которую я неохотно навещаю каждый раз, когда мне приходит письмо от Барбары с изъявлениями благодарности за мою доброту, дрожащим голосом говорит, что надеется еще быть здесь, когда я вернусь, подразумевая, что на самом деле ожидать этого не стоит. Я говорю: «Что вы, что вы…» – и начинаю успокоительную тираду о жизнестойкости миссис Б., но тут в комнату вбегает кузина Мод, и вдохновение мгновенно меня покидает. Кузина Мод восклицает: «Эй, ну-ка! – (Или что-то похожее, только слегка посовременнее.) – Кто это тут собирается произвести фурор на морском курорте и оставляет нас на хозяйство? Скажите еще, что это не Эмансипация!» Хочется ответить, что никто, кроме нее, говорить этого не собирался, но получится невежливо, да и не хочется расстраивать бедную миссис Б., которую я теперь однозначно считаю жертвой. Игнорирую кузину Мод и спрашиваю старую миссис Б., какие книги она посоветует взять с собой в поездку. Количество багажа строго ограничено по весу и по размеру, но в чемодан поместятся две очень толстые книги в мягких обложках, а еще одну можно положить в карман жакета и читать в дороге.

Старая миссис Б., видимо еще не оставившая мысль о близком конце, неожиданно говорит, что ничто не сравнится с Библией – наставление, более уместное со стороны Нашего Викария. Естественно, соглашаюсь, но не развиваю эту тему. Кузина Мод духоподъемным тоном, который начинает меня раздражать, предлагает Вообще не Брать с собой