30 мая. Из свежего номера «ВНЖ» узнаю, что мне присудили одно из двух вторых мест за очаровательную литературную миниатюру, которая, по моему мнению, заслуживает большего.

Попытка Роберта удостаивается почетного упоминания. Узнаю псевдоним победителя – это Мэри Келлуэй. Хотелось бы сказать, что испытываю всеобъемлющую радость за дорогую подругу, но не уверена, что это так. Задание этой недели – триолет, но я терпеть не могу эту литературную форму и никак не запомню, по каким правилам она сочиняется.

Звонят Фробишеры и зовут к ним на обед в воскресенье. Принимаю приглашение не столько из желания с ними увидеться, сколько потому, что всегда приятно поесть что-нибудь отличное от домашнего ростбифа и пирога из крыжовника. Более того, в наше отсутствие у прислуги будет меньше работы. (NB. Попытка осмыслить истинные мотивы своих поступков зачастую приводит к очень неприятным открытиям.)

Меня мучает совесть из-за данного Барбаре обещания навещать старую миссис Бленкинсоп. В деревне многие участливо интересуются, полностью ли я оправилась после кори, однако все поголовно, такое впечатление, престранным образом считают это очень серьезное заболевание пустяком.

В коттедже старой миссис Б. проводится непредставимая там прежде гигиеническая процедура: сквозное проветривание (без сомнения – идея кузины Мод). Окна распахнуты настежь, занавески хлопают, порывы очень холодного восточного ветра более чем ощутимы. Лицо миссис Б. (шалей точно меньше, чем раньше), сидящей рядом с открытым окном и недалеко от открытой же двери, приобрело любопытный бледно-голубой оттенок, и вся она периодически подрагивает. В комнате сильно пахнет воском для мебели и графитом. Камин как раз представляет собой образчик недавнего успешного применения этих средств, огонь же в нем, судя по всему, не разводили уже давно. Эта «новая» миссис Б. молчаливее прежней и ничего не говорит про положительные стороны или что-нибудь подобное. (Может ли оптимизм улетучиться от постоянной жизни на сквозняке?) Почти сразу же в комнату входит кузина Мод. Я уже виделась с ней однажды и напоминаю ей об этом, но она ясно дает понять, что та встреча не произвела на нее впечатления и совершенно выветрилась из головы. Кузина Мод явно из тех, кто гордится своей прямотой. На ней краснокирпичный свитер, который она, без сомнения, связала сама, твидовая юбка с укороченным передом и крупный жемчуг. Разговаривает она бодро, напористо и употребляет множество новомодных словечек.

Интересуюсь, есть ли новости от Барбары, и миссис Б., чей голос кажется тихим блеянием по сравнению с голосом кузины Мод, отвечает, что дорогое дитя заедет повидаться перед отплытием и что разлука с детьми – удел пожилых, но так устроена жизнь. Начинает казаться, что передо мной прежняя миссис Б., но тут кузина Мод громогласно заявляет, что нечего нести околесицу и как же хорошо, что бедняжка Барбара наконец-то вырвалась на свободу! Затем мы обсуждаем турнирные таблицы по гольфу, школу Роден[132] (альма-матер кузины Мод) и малыша-«остина». Точнее было бы сказать, что обсуждает кузина Мод, а мы слушаем. Вокруг нет никаких признаков «Жизни лорда Биконсфилда» или прочих литературных занятий, коим прежде предавалась старая миссис Б. Спрашивать, как она теперь проводит досуг, мне не хочется, поскольку есть тревожное подозрение, что таковой организуется без учета ее пожеланий.

В подавленном состоянии откланиваюсь. На прощание старая миссис Б. закатывает глаза и бормочет что-то насчет того, что ей недолго осталось быть на этом свете, но ее слова тонут в громогласном смехе кузины, которая заявляет, что миссис Б. – старая Лгунишка и еще Всех Нас Переживет.

Кузина Мод провожает меня до калитки и говорит, что старой миссис Б. иногда полезна небольшая встряска, и разве не прекрасно просто чувствовать себя Живой в такую бодрящую погоду? Хотелось бы ответить, что не всем лучше быть живыми, но не хватает духа, и я вяло соглашаюсь. Дальше она бы непременно похлопала меня по спине, поэтому торопливо ухожу.

Собиралась вечером написать Барбаре милое письмо и сообщить, что миссис Б. поживает прекрасно и совсем не грустит, но теперь это невозможно, и, подумав, не пишу вообще никакого письма, а весь вечер пытаюсь хоть как-то увязать между собой записи в расходной книге, корешки чековой книжки и довольно бездушное послание из Банка.

1 июня. Воскресный обед с Фробишерами и четырьмя их гостями, которых нам представили как полковника и миссис Брайтпай[133] (не может же быть такой фамилии), сэра Уильяма Редди (или Риди, или Реди, или даже Реддей) и «сестрицу Вайолет». Последняя – на удивление миловидная особа в восхитительном платье индийского шелка, которое я, как обычно, мысленно примеряю, только чтобы грустно констатировать: на мне оно будет смотреться как на корове седло.

За обедом полковник сидит рядом со мной, и мы говорим о рыбалке, которой я никогда не занималась и которую считаю жестоким обращением с животными, о чем лицемерно и трусливо умалчиваю. В соседках у Роберта «сестрица Вайолет», и временами я слышу, что он почему-то рассказывает ей про свиней, но вид у нее довольный, так что, возможно, ей интересно.

Разговор неожиданно становится общим, поскольку леди Ф. поднимает животрепещущую тему зуболечения. Мы все, кроме Роберта, который жует хлеб, торопимся высказаться.

(NB. Направлять разговор в подобное русло всякий раз, когда у меня гости и за столом привычно воцаряется мертвая тишина.)

Погода мокрая и холодная. Я была почти уверена, что экскурсии по саду удастся избежать, однако сразу после ланча мы выходим в сырость. Вода капает с веток на голову, под ногами хлюпают лужи, но рододендроны и люпины, без сомнения, выглядят впечатляюще, а сорт камнеломки, названный в честь Рут Дрейпер[134], упоминается не чаще обычного. Оказываюсь рядом с миссис Брайтпай (?), которая, похоже, знает о садоводстве все, что только можно. К счастью, она с готовностью самостоятельно комментирует все увиденное, так что мне достаточно лишь время от времени восклицать: «Какой прекрасный сорт!» и т. п. Единственный вопрос, который она мне задает, – это удалось ли мне хотя бы раз заставить прекрасную голубую Grandiflora Magnifica Superbiensis (или как-то так) цвести в полную силу в нашем климате. Мой абсолютно честный отрицательный ответ вызывает у миссис Брайтпай явное облегчение. Неужели вся ее жизнь представляет собой борьбу за акклиматизацию этой самой грандифлоры? И что бы она ответила, если бы я заявила, что у меня эта прелесть разрослась по всему саду как сорняк?

(NB. Не поддаваться склонности все чаще погружаться в подобные бесплодные размышления, из-за которых в обществе я, возможно, произвожу впечатление рассеянной особы.)

После долгого осмотра сада возвращаемся