Шрифт:
Закладка:
(Уже не впервые задаюсь вопросом: неужели в светском общении невозможно проявлять хотя бы такой минимум честности, который приглушил бы голос совести? Ответа пока нет.)
Роберт идет на вечернюю службу, а я играю в халму с Вики. Она заявляет, что хочет в школу, и приводит целый ряд убедительнейших аргументов, почему это необходимо. Обещаю подумать, но по предыдущему опыту знаю, что Вики обладает необычайным талантом добиваться своего, и, возможно, этот раз не будет исключением.
После унылого воскресного ужина (холодная говядина, печеный картофель, салат и остывший пирог со скудной начинкой) пишу письма Роуз, в Сухую Чистку, в магазин «Арми энд нейви» и Секретарю Женского института, а Роберт засыпает над «Санди пикториал»[135].
3 июня. Погода поразительно и как по волшебству становится теплой. Выношу стул, письменные принадлежности, плед и подушку в сад, но меня зовут взглянуть на Раковину в Кладовке, похоже засорившуюся. Попытка вернуться в сад проваливается ввиду получения из деревни записки, касающейся подготовки к Садовой Ярмарке и требующей немедленного ответа, затем – необходимости поговорить по телефону с мясником и неожиданного осознания, что еще не составлен Список Белья в прачечную, а Фургон оттуда будет в одиннадцать. Когда он приезжает, приходится говорить с фургонщиком насчет скатертей, что приводит, уж не знаю как, к долгому обсуждению Дерби[136]: фургонщик высокого мнения об аутсайдере по кличке Клетчатые Штаны, а я считаю, что шансы выше у Серебряной Вспышки (в основном потому, что мне нравится кличка).
Вскоре после этого из деревни приходит миссис С. за всякой всячиной для распродажи на Садовой Ярмарке, на это тоже уходит время. После ланча на небе собираются тучи, и Мадемуазель с Вики любезно помогают мне затащить стул, письменные принадлежности, плед и подушку обратно в дом.
Со второй почтой Роберт получает известие о смерти своего девяностосемилетнего крестного и решает поехать на похороны пятого июня.
(NB. Забавно, но факт: похороны – единственное мероприятие, которое большинство мужчин посещает охотно. Хотелось бы понять почему, но вместо этого приходится извлекать на свет божий цилиндр и прочие атрибуты траура и пытаться выветрить из них нафталин.)
7 июня. Получаю письмо (боже, ну почему не телеграмму?) от Роберта, в котором он сообщает, что крестный оставил ему в наследство Пятьсот Фунтов. Новость настолько невероятная и грандиозная, что я проливаю слезы облегчения и радости. Мадемуазель застает меня за этим занятием и после разъяснений целует в обе щеки и восклицает: «Ah, je m’en doutais! Voilà bien ce bon Saint Antoine!»[137] Заключаю, что это она так поблагодарила небеса от нашего имени, и снова едва не плачу от умиления. Весь вечер с удовольствием планирую, на что потратить наследство: заплатить по счетам, выкупить драгоценности, помочь друзьям, приобрести то и это… Слегка смущает тот факт, что итоговая сумма по списку составляет тысячу триста двадцать фунтов.
9 июня. Роберт вернулся вчера, и, несмотря на неразговорчивость и отсутствие бурных проявлений радости, есть все основания полагать, что он очень доволен новообретенной финансовой стабильностью. Он великодушно поддерживает мое намерение выкупить бабулин бриллиантовый перстень из ломбарда, чтобы надеть на ближайшем общественном увеселении, то есть на Садовой Ярмарке, и я сажусь на первый же автобус в Плимут.
Возвращаюсь не только с перстнем (взглянув на календарь, хозяин ломбарда поздравил меня с тем, что я успела как раз вовремя), но и с новой шляпкой, рулоном материи на платья Вики, игрушечной железной дорогой для Робина, граммофонными пластинками и маленькой лиловой сумочкой для Мадемуазель. Чрезвычайно довольная, распоряжаюсь, чтобы на ужин подали лобстера и фруктовый салат, хотя Роберт не в восторге и замечает (но по-доброму), что, выбирая подобное меню для праздничного ужина, я руководствовалась скорее только своими вкусами. С сожалением признаю, что в этом есть доля правды. Вечер проходит за приятным обсуждением наследства. Предлагаю устроить прием и совместить его с Садовой Ярмаркой. Роберт отвечает (и я в итоге с ним соглашаюсь), что это не будет способствовать успеху каждого из этих мероприятий в отдельности, и от идеи приходится отказаться. Еще Роберт просит меня сначала провести Садовую Ярмарку, а уж затем придумывать что-то еще. Соглашаюсь.
12 июня. Все говорят только о погоде (пока она к нам благоволит, но кто знает, что будет семнадцатого числа?), о том, где лучше устроить Чаепитие: под дубами или рядом с теннисным кортом, сколько просить за тот или иной товар на Благотворительной Распродаже, целесообразно ли продавать мороженое в лимонадном киоске и прочих подобных темах. Дата Садовой Ярмарки, по счастью, совпадает с началом коротких каникул у Робина, и я считаю, что он должен приехать и приедет домой по такому случаю. Ведь расходы теперь не имеют для нас значения. Роберт уступает. Я теряю благоразумие, решаю позвать еще гостей и пишу Роуз. Она принимает приглашение.
По странному совпадению моя старинная школьная подруга Сисси Крэбб пишет, что 16 июня едет к мысу Лендс-Энд[138], и нельзя ли остановиться у нас на две ночи? Да, можно. Роберт как-то не рад новости о том, что ему придется уступить свою спальню Сисси Крэбб, поскольку Роуз расположится в гостевой, а Робин будет дома. Все, теперь у нас полный дом гостей.
17 июня. Все поднимаются практически с рассветом, чтобы завершить последние приготовления к Садовой Ярмарке. Мадемуазель отказалась от завтрака ради последних стежков на розовом атласном мешочке для обуви. Я точно знаю, что она трудилась над ним полтора месяца, и теперь он будет продаваться на Ярмарке в Модном Киоске. В десять утра прибегает Жена Нашего Викария спросить, что я думаю о погоде, и сказать, что она не может задержаться ни на минуту. В одиннадцать она все еще у нас, и к ней присоединяются хозяйки ларьков и надоедливая местная чета Уайтов, которые интересуются, будет ли проводиться Теннисный Турнир и, если нет, нельзя ли его срочно организовать. Даю краткий отрицательный ответ на оба вопроса,
