устойчивых и удивительно чистых. Меня представляют моложавой даме в желтом и серьезному молодому человеку в очках в роговой оправе. Дама в желтом сразу же заявляет, что у меня, должно быть, прелестный сад. (С чего она так решила?)

Мне выделяют пожилого, но с виду энергичного партнера, и мы играем против роговых очков и хрупкого юного существа в дорогом крепдешине. Сразу понимаю, что все трое играют в теннис много лучше меня. И что еще хуже – тоже это понимают. В самом начале игры партнер торжественно меня предупреждает, что он левша. Не понимаю, каких действий он от меня ждет, теряюсь и невпопад отвечаю, что Это Превосходно.

Игра продолжается, я несколько раз ошибаюсь при подаче; пожилой партнер становится все мрачнее. В начале каждого сета он смотрит на меня и с ужасающей отчетливостью повторяет счет (неизменно не в нашу пользу), чем очень сильно меня нервирует. После «Шесть – один» мы уходим с корта и молча ищем места как можно дальше друг от друга. Оказываюсь рядом с Нашим Депутатом, и мы беседуем о церемониальном жезле, представительстве женщин в палате лордов (тут наши мнения расходятся), зимних видах спорта и восточноевропейских овчарках.

Роберт играет в теннис, причем хорошо.

Позже меня опять зовут на корт и, к невыразимому ужасу, велят снова играть с пожилым и энергичным партнером. Заранее извиняюсь перед ним, а он в ответ крайне пессимистично спрашивает: «Какое значение будет иметь этот проигрыш через пятьдесят лет?» Сидящая рядом дама, наверняка его супруга, сбивчиво заверяет меня, что в любом случае поиграть в теннис – огромное удовольствие. Хорошо понимаю, что она лжет, но, очевидно, с самыми добрыми намерениями, за которые я ей признательна. Играю еще хуже и почти не удивляюсь, когда хозяйка спрашивает, полностью ли я оправилась от кори, а то она слышала, что последствия порой длятся целый год. Шучу, что на игре в теннис последствия будут ощущаться гораздо дольше. По озадаченному лицу хозяйки вижу, что она совершенно не уловила эту довольно тонкую остроту. Все еще жалея о неудачной шутке, замечаю, что присутствующие загадочным образом перешли к обсуждению Соединенных Штатов Америки, о которых мы все высказываемся очень категорично. Да, американцы, без сомнения, гостеприимны, но как же военные долги?[141] Сухой закон? Синклер Льюис[142], Эйми Макферсон?[143] Смешанное образование? К концу обсуждения выясняется, что никто из нас в Америке не был, но у каждого имеется о ней твердое мнение, по счастью разделяемое всеми остальными.

(Вопрос: Что было бы, если бы некий необычайно смелый человек провел маленький эксперимент и высказал неожиданно свежий взгляд на Америку? Например, что у американцев манеры лучше, чем у нас, или что их законы о разводе намного прогрессивнее наших? Очень бы хотелось посмотреть, как эти или подобные заявления произведут эффект разорвавшейся бомбы, но, конечно, Роберту лучше при таком не присутствовать.)

Эти интеллектуальные размышления прерываются чаепитием.

Как обычно, поражена безграничным превосходством блюд, подаваемых в других домах, над тем, чем питаются в моем доме.

Заходит разговор о леди Б. Сначала все отмечают ее искреннее добросердечие, потом начинают рассказывать смешные казусы, иллюстрирующие ее менее привлекательные черты. Моложавая дама в желтом объявляет, что на прошлой неделе встретила леди Б. в Лондоне и у той был на лице толстый слой крема для искусственного загара. Вполне верится. Чувствую себя гораздо раскованнее, будто становлюсь частью некоей общности. Сей факт демонстрирует человеческую природу в несколько неприглядном свете, но что есть, то есть. Даже в теннис играется лучше, а все исключительно благодаря тому, что моя забавная история о том, как леди Б. вела себя на Благотворительной Распродаже, была встречена всеобщим одобрением. Меньше ошибаюсь при подачах, но никак не могу избавиться от убеждения, что любой, кто вызовется быть моим партнером, проиграет. Ведь не может же это быть простым совпадением.

По дороге домой говорю Роберту, что мне лучше забросить теннис. Роберт долго молчит. Надеюсь, он думает, как бы сказать что-то ободряющее, да так, чтобы это прозвучало реалистично, но он наконец говорит, что тогда не знает, чем мне еще заняться. Я тоже не знаю, поэтому вопрос отпадает и мы возвращаемся домой молча.

27 июня. Кухарка заявляет, что, если я не позволю ей вызвать Трубочиста, она не отвечает за плиту. Говорю, что, конечно, можно вызвать. Совершенно не обращая внимания на мой ответ, Кухарка говорит, что правда ни за что не ручается. Подтверждаю полную готовность сейчас же послать за Трубочистом, но Кухарка, отводя взгляд, повторяет, что, если я не соглашусь на Трубочиста, неизвестно, что случится.

Из-за этого диалога почему-то весь день хожу расстроенная.

30 июня. Появляется Трубочист и рушит все планы на день. Вода в ванне и еда одинаково холодные, а сажа неожиданно появляется в тех местах дома, которые никак не связаны с печными трубами. В середине дня Трубочисту просят выдать за работу двенадцать шиллингов и шесть пенсов наличными, но их у меня нет. И ни у кого в доме тоже. Наконец Кухарка объявляет, что к черному ходу доставили мясо и запишут его на счет, если я не против. Я не против. Трубочисту платят за работу, и он уезжает на своем мотоцикле.

3 июля. Обстановку за завтраком оживляет письмо от дорогой Роуз из райского местечка (синее море, рыжие скалы…) на южном побережье Франции. Она наслаждается безмятежным отдыхом в обществе умнейших и очаровательных подруг и делает мне неслыханное предложение: приехать к ней на две недели. Я до такой степени тронута, что восклицаю (пожалуй, довольно необдуманно), что, наверное, нет ничего прекраснее, чем быть бездетной вдовой! Роберт осуждающе молчит. Возвращаюсь в реальность и поясняю, что ничего такого не подразумевала.

(NB. Объяснить, что именно я подразумеваю, бывает весьма затруднительно во многих случаях. Зато я осознаю, что во многих ситуациях намеренно избегаю самоанализа. Однако не собираюсь углубляться в эту тему ни сейчас, ни потом.)

Говорю Роберту, что, если бы не расходы, отсутствие гардероба, проблемы с прислугой и нежелание уезжать от Вики, я бы серьезно подумала о предложении Роуз, и риторически вопрошаю, почему у леди Б. должна быть монополия на юг Франции. Роберт отвечает: «Что ж…» – и молчит так долго, что я начинаю волноваться и мысленно уже иду в суд по бракоразводным делам, но наконец он повторяет: «Что ж…» – и берет «Вестерн морнинг ньюс». Думаю, но не говорю, что такой ответ не назовешь равноценным участием в дискуссии, но скорее продолжу ее в одиночку, нежели вовсе откажусь от этой идеи. Продолжаю, но сначала на окно вспрыгивает Хелен