Если честно, то я очень волновалась в тот момент: это не встреча с Марго в закрытом от посторонних глаз помещении. Мне казалось, что на нас оглядываются все! И что дедушка слева вполне мог оказаться загримированным британским агентом. Или гимназист справа. Или даже смущенная девушка… Больших усилий мне стоило не выдавать этого волнения.

– Забрал, – без воодушевления отозвался Кошкин, тоже на меня не глядя. – Только, боюсь, ничего не получится: двое подозреваемых, Курбатов и Стенин, сами признались, что после бала отдавали сюртуки в чистку. Если на них и был порох, то теперь едва ли найдем.

– И Стенин отдал в чистку?… – изумилась я и даже повернула голову.

Дело в том, что его знаменитый грязно-желтый сюртук с оторванной пуговицей не знал щетки с того дня, как был сшит – такое, по крайней мере, складывалось впечатление. А именно после бала его решили почистить?

Но в моей памяти тотчас всплыло, как на балу задолго до того, как с Балдинским случилось несчастье, на Стенина налетел официант с подносом, полным бокалов с шампанским, – Стенин в последний момент увернулся, но пара бокалов все же опрокинулась на его многострадальный сюртук. Интересное совпадение…

– Полесов отдавать сюртук не хотел ни в какую, пришлось даже с полицией изымать, – продолжил вполголоса Кошкин. И усмехнулся: – Обещал жалобу на меня в министерство написать, мол, у него там связи…

Сегодня утром, покуда мы с детьми занимались, в доме и правда случился переполох – Жоржик кричал и гневался на всю квартиру. Но в отношении Полесова у меня не было особенных подозрений, потому замечание я пропустила мимо ушей.

– А Якимов сразу сюртук отдал? – спросила я.

– Сразу. – Кошкин помолчал и добавил еще тише: – И Ильицкий сразу. Лидия Гавриловна, почему вы не сказали, что Ильицкий в Москве? Я думал, что могу вам доверять.

– Если б я посчитала, что это важно, то непременно сказала бы вам, – ответила я невозмутимо. – Это не Ильицкий стрелял, я сама разговаривала с ним в библиотеке, когда все случилось.

Я отметила, как Кошкин взглянул на меня искоса, но ничего более не сказал.

Подозрений, что Балдинского мог бы застрелить Ильицкий, у меня не было вовсе – и слава богу. Я прекрасно помнила, как увидела его на балу и как за мгновение до этого наблюдала Балдинского, выходящего из залы. И после я не выпускала Евгения из виду ни на миг – до того самого момента, когда Аннушка закричала, найдя труп.

Или он меня не выпускал из виду… я вдруг подумала, что, не отвлекись я в тот момент на Ильицкого, я бы непременно заметила, кто выходил вслед за Балдинским. И снова меня одолели сомнения: не подстроил ли он ту нашу встречу и все следующее за ней с одной лишь целью – отвлечь меня от чего-то?! Или от кого-то. У меня даже было предположение кого…

Нахмурившись, я продолжила разговор с Кошкиным.

– Скажите лучше, вы уверены, что Якимов отдал именно тот сюртук, в котором был на балу, или поверили ему на слово?

– В его вещах нашли два сюртука – забрали оба. Один – серый в клетку, другой – темно-синий. Но ничего ему не мешало избавиться от того, в котором был на балу, еще до моего прихода, но тут уж я бессилен.

– Начните с темно-синего, – отозвалась я, вспомнив, что именно в нем Якимов был в тот вечер. – А женщин вы не проверяете?

– Боюсь, это будет очень сложно, – вздохнул Кошкин, – у меня нет таких полномочий. Но, знаете, у меня все не идет из головы вопрос, кто забрал револьвер из фортепиано. Что, если это сделал кто-то из слуг и револьвер все еще в доме? Убийца мог опасаться обыска, потому спрятал револьвер в гостиной, но наутро, когда хозяева разъехались, мог бы спокойно его забрать.

– Вы хотите обыскать дом полностью, включая спальные комнаты?

– Да… но так, чтобы об этом знало как можно меньше людей. Возможно это, как вы думаете?

Я с готовностью кивнула, поняв, что это действительно хорошая мысль:

– В эту субботу Полесовы едут в деревню к Курбатовым на весь день, я тоже еду. И позабочусь, чтобы слугам дали выходной. В доме будет только швейцар, но он редко поднимается к нам на этаж.

– Отлично.

Кажется, Кошкин собрался уже уйти, но я его остановила:

– Я еще спрашивала у Платона Алексеевича о биографии Якимова, но он мне так и не ответил… Он ничего мне не передавал на словах?

– Да-да, – с готовностью кивнул Кошкин, – Шувалов просил рассказать вам, если вы спросите… но там, собственно, мало интересного. Пятьдесят девять лет, в 1848-м окончил с отличием Николаевскую академию Генштаба – кстати, окончил он ее в том же году, что и Сорокин.

– Но кажется, Якимов несколько моложе, чем должен быть Сорокин. Верно? – уточнила я.

– Это так, – кивнул Кошкин, – Сорокин старше, но в сорок пятом он успел побывать на Кавказском фронте и поступил в академию уже после увольнения из армии.

Выходит, Якимов должен знать Сорокина в лицо… само собою напрашивалось предположение, что мне надобно сотрудничать с Якимовым. Однако у меня в тот момент и мысли такой не возникло. Я совершенно ему не верила. И даже Евгению боялась открываться полностью, так как не знала, насколько дружен он со своим старшим товарищем.

А Кошкин тем временем продолжал:

– С момента окончания Николаевской академии Якимов больше на научной работе. Много пишет, много ездит по миру и стране, сотрудничает с иностранными учебными заведениями… Женат. Есть сын, но тот предпочел военную карьеру – служил на Балканах.

Значит, все же женат… но это еще ничего не значит: и Сорокин был женат. И мой отец тоже.

– Вы ведь не думаете, что Якимов и есть Сорокин? – Кошкин все же повернулся ко мне с неподдельным интересом в глазах. – Они вместе учились в Николаевской академии – это точно два разных человека.

– Нет, относительно Якимова у меня теперь другие подозрения, – ответила я, чуть улыбнувшись.

Кошкин снова ничего не сказал, но, кажется, понял, что я имею в виду, потому что добавил, еще более понижая голос:

– Шувалов считает, что Сорокин давно не работает на Британию – возраст. Но не исключено, что англичане послали в Москву кого-то как раз с целью устранить Сорокина. Платон Алексеевич это вполне допускает – потому, собственно, и велел рассказать вам. В этом случае многое встает на свои места, вы не находите?

Я