Шрифт:
Закладка:
– Если хочешь, пойду одна, – предлагаю я. – Нет необходимости, чтобы мы обе на него смотрели.
– Все нормально, – она улыбается, но улыбка не отражается в глазах. – Это моя работа.
Мы обе поднимаем головы, когда слышим шаги: кто-то торопится к нам. Появляется врач с большой связкой ключей. Мы поднимаемся, и она произносит миллион слов в минуту:
– Простите за задержку. Пришла, как только смогла. Я решила, что нам стоит ее запереть, учитывая произошедшее, – она перебирает ключи. – Нам непременно нужно обсудить то, что случилось, – бросив на меня быстрый взгляд, она перестает перебирать ключи и поправляет очки на переносице. Ей около сорока лет, густые волосы с проседью убраны назад, но многочисленные прядки свисают вдоль лица. Из-за этого вид у врача измученный. – Господи, до чего безумная ночь. Она здесь. Это ужасно. Бедная малышка. Вам нужно просто посмотреть на нее, да?
Я понимаю, что она замолчала, и открываю рот, чтобы ответить, но врач продолжает:
– Боюсь, я не смогу остаться надолго, но могу дать вам ключ. Какая безумная смена! Я еще и на минуту не присела, – она находит нужный ключ и легко вставляет его в замок. – Я выскажу вам свои мысли. Мое мнение однозначно.
Нам нужно взглянуть на тело. На столе в маленькой комнатке лежит коробка, а в ней – мертвый младенец.
Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, дверь открывается, и мы оказываемся в маленькой квадратной комнате со столом в центре. Врач уверенно подходит к столу, и связка ключей позвякивает при каждом ее шаге.
Мы с Лиз останавливаемся сантиметрах в тридцати от стола. Врач продолжает говорить, но затем смотрит на нас и замолкает. Она вглядывается в наши лица и следит за направлением нашего взгляда. На столе стоит коробка размером с чемодан для ручной клади. Она выстлана красивым сатином. Внутри лежит младенец. Девочка. Она удивительно розовая, но с темно-фиолетовым оттенком. На некоторых участках тела кожа отличается по цвету. Девочка лежит на спине с закрытыми глазами, и ее маленькие ручки вытянуты вдоль туловища. Тело выглядит абсолютно нормально, если не считать участков кожи, отличающихся по цвету. Но взглянув на ее голову, я понимаю, почему девочка не выжила.
– Извините меня, – говорит врач чуть медленнее. – Это так бестактно с моей стороны. Вы в порядке?
Я достаю блокнот и ручку.
– Мы в порядке, спасибо.
Я записываю имя врача, ее контактные данные и время, когда с ней лучше всего связываться. Затем вспоминаю вопросы, которые начала продумывать, пока ждала снаружи.
– Когда будет проведено вскрытие?
– Вскрытие? – удивленно переспрашивает врач.
– Да, вскрытие. Чтобы установить причину смерти.
Она закатывает глаза.
– Я знаю, что такое вскрытие, спасибо. Но зачем нам его проводить?
– Понимаете, ее родителей арестовали по подозрению в убийстве, поэтому нам нужно как можно скорее выяснить причину смерти.
Врач выглядит ошеломленной, и моя ручка застывает над блокнотом. Она продолжает:
– Офицер, никакой причины смерти нет. Этот ребенок умер в матке.
Я хмурюсь, вспоминая подробности вызова.
– Но мать утверждает, что младенец плакал, – говорю я.
– Этого не может быть.
– Почему вы так в этом уверены?
– Я вам покажу, – она подходит к коробке и указывает пальцем на предплечье ребенка. – Вы видите, какая здесь кожа? Кажется, что она слезает.
Я наклоняюсь и рассматриваю кожу: верхний слой побелел и загибается. Это похоже на большие вскрывшиеся мозоли, но под ними нет крови. Такие участки кожи видны по всему телу девочки.
– Да, вижу.
– Это называется мацерацией кожи. Мацерация – это разрушение кожи под воздействием влаги. В данном случае мацерация обусловлена тем, что ребенок умер в матке. Она не может быть объяснена как-то иначе.
– Вы на сто процентов в этом уверены? – спрашиваю я, глядя ей прямо в глаза.
Она уверенно кивает.
В этом деле нет смысла выяснять причину смерти, считает врач.
– Да. Ребенок был мертв как минимум восемь часов, раз началась мацерация. А в данном случае она довольно сильная.
– Ясно, – отвечаю я и пишу «мацерация» в блокноте. – А как же голова?
– Это еще один признак того, что ребенок умер в матке. Коллапс черепа со смещением костей. Головы младенцев очень мягкие. Если плод умирает в матке, кости начинают смещаться.
– Понятно. Вот дерьмо. Вы уверены?
По лицу врача видно, что она начинает сердиться.
– Простите, – тороплюсь я все объяснить, – просто мне нужно быть уверенной на сто процентов, чтобы отчитаться перед начальством.
Врач распрямляет спину и вытирает ладони о свой медицинский халат.
– Я уверена, что ребенок умер в матке. По моим предположениям, минимум двенадцать часов назад, может больше, – врач начинает ерзать, когда пейджер у нее на бедре издает писк. – Я сказала вам все, что нужно? У вас есть мои данные, если вам понадобится что-то еще.
– Да. Спасибо, доктор.
Мы выходим из комнаты, и врач запирает дверь.
– Вам нужны ключи? – спрашивает она, начиная снимать с кольца ключ от маленькой комнаты.
– Нет, спасибо, – я смотрю на Лиз. – Мы знаем, что в этой комнате лучше не находиться посторонним, и вполне можем посидеть в коридоре.
– Хорошо, – врач опускает связку ключей с заметным облегчением.
Она уже собирается уходить, но затем обращается ко мне:
– Офицер, вы должны отпустить ее родителей. Это не убийство. Можно считать, что этот ребенок вообще не был рожден.
– Да, не беспокойтесь. Я все передам полицейским, которые за это отвечают. Еще раз спасибо.
Чтобы сделать доклад начальству, я должна быть максимально уверенной в том, что говорю. И мнение врача, эксперта, стоит учесть.
Она уходит, и мы слышим удаляющийся топот ее туфель на мягкой подошве. Я сажусь на стул рядом с Лиз.
– Бедные родители, – бормочу я.
– Бедный ребенок, – говорит Лиз.
Пока мы сидим в тишине, я вспоминаю недавно прочитанный роман. Его главная героиня была на седьмой неделе беременности и хотела сделать аборт. Она пришла на консультацию и спросила о развитии ребенка. Из этой книги я узнала, что на седьмой неделе у эмбриона уже есть сердцебиение, печень, маленькая ручка и зачатки ножек. Тебе было семь недель. То, что я считала просто скоплением клеток в матке, было уже крошечным ребенком. Никто не сказал мне об этом. Ты сама не спрашивала. Если бы
