Шрифт:
Закладка:
Авторами нашей газеты были известные писатели братских республик Закавказья — Аветик Исаакян, Георгий Леонидзе, Симон Чиковани, Самед Вургун, Иосиф Гришашвили, Константинэ Гамсахурдиа, Рачия Кочар, Гегам Сарьян, Ираклий Абашидзе, Григол Абашидзе, Расул Рза, Мирза Ибрагимов. Стихи, рассказы, очерки этих писателей печатались на их родных языках и очень часто переводились на русский — для русского издания «Бойца РККА».
3
Снова просматриваю фронтовой блокнот...
Должен он пахнуть старой бумагой, а вдруг запахло морем. И я увидел, увидел, будто это было вчера... Побитая осколками, словно в черной оспе, фронтовая дорога на Новороссийск. Слева — море, справа — лесистые горы. И над морем, и над горами, и на море, и в горах, не умолкая, гремят бои.
То была тяжелая осень 1942 года. Гитлеровцы яростно рвались к Туапсе. Методично, по нескольку раз в сутки нещадно бомбили порт, город, шоссе единственную магистраль, по которой день и ночь из тыла, совсем близкого тыла, на фронт шли машины с оружием, боеприпасами, продовольствием. Уже в который раз генерал-полковник Клейст, командующий группой германских войск на Кавказе, приказывает своим дивизиям взять Туапсе, выйти к морю, отрезать зажатые у побережья советские войска. А Туапсе живет. В черных развалинах, в гари, дыму — живет. Его защитникам приказано удержать город любой ценой. Сражаются и ближайшие местечки — южнее и севернее Туапсе.
...Геленджик. Тусклое осеннее небо. Неспокойное море. Фашистский самолет потопил наш корабль. Раненых подобрал сторожевой катер. Кто мог — добрался до берега вплавь.
Возле пирса плавает картина в багетовой рамке. С того корабля... Морской пейзаж. Море в море. Мальчишка лет двенадцати сбрасывает одежду, прыгает в воду. Потом кладет на камни промокшую картину. Подхожу, смотрю: довольно хорошая копия с Айвазовского.
— Подсохнет, снесу морякам, — говорит мальчик.
Имени его в блокноте нет. Но паренек — худенький, смуглый, с большим родимым пятном на шее — запомнился навсегда.
Пройдет четыре месяца, и отсюда, из Геленджика, в холодную февральскую ночь моряки-десантники Цезаря Куникова уйдут на одну из самых дерзких операций Великой Отечественной войны. Они высадятся в Станичке на окраине Новороссийска, в тылу у врага, и будут насмерть держать легендарную Малую землю.
...Девятый километр от Новороссийска. НП артиллерийского дивизиона. Юный лейтенант москвич Трофимов Владимир Алексеевич показывает на стереотрубу и говорит:
— Смотрите, немцы думают, что они хозяева в Новороссийске, а я сейчас буду регулировать уличное движение в городе.
И кричит в телефонную трубку отрывистые слова артиллерийской команды... Над нами летят снаряды. Наши снаряды. Огонь по фашистам! Чтоб знали, кто хозяин на этой земле!
Читаю запись в блокноте. Короткую: «Вишневка, дневник немца».
В Вишневке, неподалеку от Туапсе, находилось политуправление Черноморской группы войск Закавказского фронта. В тот день я собирался отправиться в Туапсе и оттуда ночью, под покровом темноты, пробраться под Хадыженскую, в батальон капитана Лукина, оборонявший важную высотку. Но утром узнал, что захвачен дневник какого-то гитлеровца и этот дневник срочно переводит на русский язык сын Вильгельма Пика — Артур Пик. Мне обещали один экземпляр перевода. Я торопился: выехать нужно было засветло.
Наконец дневник у меня. Его вел в Буденновке, близ Мариуполя, секретарь тайной полевой полиции 626‑й группы при первой танковой армии германских вооруженных сил однофамилец тебризского Шмидта — Фридрих Шмидт. Наскоро пробегаю глазами дневник. Это документ саморазоблачения гитлеровцев. Его должны прочитать как можно больше людей!
Решаю отослать не в свою фронтовую газету, а в «Красную звезду» — Илье Эренбургу. Пишу короткое письмо, кое-как склеиваю пакет и мчусь на аэродром. К счастью, есть оказия. Пакет мой заложили в мешок, мешок запечатали, и я со спокойной душой вернулся в Вишневку. И только вернулся, как над головой прошумел «У-2», взлетевший с аэродрома и уже над морем набиравший высоту. «Полетел мой пакет», — подумал я. Но когда «уточка» разворачивалась, показался «мессершмитт», настиг ее и обстрелял. «Уточка» задымилась и начала резко терять высоту.
Что стало с пилотом? Не знаю. Видел только, как от берега рванулся в море катер...
Возвратившись из-под Хадыженской, я раздобыл еще один экземпляр дневника. Отсылать, однако, не понадобилось: раскрыв свежий номер «Красной звезды» от 11 октября 1942 года, увидел высоким «подвалом» напечатанный дневник гитлеровца. После кавычек шли слова Эренбурга:
«Я заканчиваю выдержки из дневника секретаря тайной полиции Фридриха Шмидта. С трудом я переписываю страшные строки. Кажется, во всей мировой литературе нет такого страшного и презренного злодея. Он расстреливает подростков, и он боится самолета... Ему не напрасно дали крест с мечами за военные заслуги — ведь он отважно истязал русских девушек. Он даже храбро убил четырехлетнего ребенка. Поганый трус, который мучается от мысли: «А вдруг поймают?..» Я прошу иностранных журналистов передать дневник секретаря тайной полиции во все газеты свободолюбивых стран. Пусть узнают о работе Фридриха Шмидта англичане и американцы. Пусть узнают о ней граждане нейтральных стран. Немец-завоеватель, кавалер креста с мечами, ближайший сотрудник графа фон Ферстера должен обойти земной шар...»
И до сих пор я не знаю, моим ли экземпляром воспользовался Илья Эренбург, опубликовав этот дневник? Может быть, почту со сбитого самолета удалось спасти? А может, в Москву был доставлен другой экземпляр? Этого я не знаю. Но какая разница? Важно, что дневник прочитали миллионы...
4
Не то в конце июля, не то в начале августа 41‑го года — точно не помню, а даты такой в моем блокноте нет, — к нам в редакцию прибыл из Еревана Гурген Борян.
Каждый день войны так был насыщен событиями и делами, что казалось, не месяц с ее начала прошел, а год. И некоторые из тех, кто служил в Красной Армии с первых дней войны, считали себя чуть ли не ветеранами и на новичков смотрели глазами бывалых воинов, хотя пороха еще и не нюхали...
Худой и потому казавшийся выше своего роста, Борян, было видно,
