Так, так. Опередили, значит, всех нас, — с улыбкой сказал он.

Еще не раз я встречался в те дни с Петром Андреевичем. Казалось, каждую свою фразу, каждое суждение об Иране, о его людях, традициях и привычках он вынашивал давно. И это тоже объяснялось просто: Павленко был болышим знатоком Востока. И знал его не только по книгам. Он много ездил и многое видел. Он всегда поражал своих собеседников глубоким пониманием культуры и быта восточных народов. Иран, куда на короткое время забросила Петра Андреевича судьба военного корреспондента, стал для него и объектом очередного творческого исследования.

2

Пробыл я тогда в Иране восемь дней. И думать не думал, что будет еще одна встреча, которая останется в памяти до сегодняшнего дня.

...Город опустел поздно. Погасли огни, и все отошло ко сну. Бодрствовали лишь бездомные собаки.

Ночевать я отправился в дом, который мне указали в комендатуре. В темноте высмотрел себе свободное местечко на ковре среди спящих военных. Подложил под голову полевую сумку и тут же заснул. Но так же быстро проснулся: что-то довольно ощутимо коснулось моего лица. Это оказалась рука соседа, резко повернувшегося во сне с боку на бок. Осторожно я отвел руку от себя.

А утром мы пробудились одновременно — я и тот самый сосед справа. Мы лежали лицом к лицу, что называется «нос к носу». И носы наши, будучи истинно армянскими, легко достигали друг друга.

Встреча была неожиданной. Рачия Кочара последний раз я видел в Ереване, в 1939 году, на праздновании тысячелетия эпоса «Давид Сасунский». Кочар уже тогда был видным писателем — автором сатирической повести «Путешествие Огсена Васпура» и превосходных рассказов. Спокойный, рассудительный, неистощимый на шутку, интересный собеседник, не по годам мудрый, он как магнитом притягивал к себе людей. Я, правда, не часто встречался с ним и не вправе был называть себя его другом, хотя питал к нему искреннюю симпатию. А вот эта, сколь удивительная, столь и естественная встреча в далеком чужом городе, да еще в такой необычной ситуации, сблизила нас сразу. Спустя десятилетия отчетливо помню, как в то утро Рачия Кочар (оказывается, корреспондент газеты одного из наших соединений, вступивших в Иран) медленно, по-особому, «по-кочаровски», выговаривая слова, сказал:

— Доброе утро сегодня, Костя джан. Судьбе было угодно свести нас.

Я не сказал бы, что военная гимнастерка, пилотка и яловые сапоги, в которые были туго заправлены брюки, шли этому крупнотелому высокому человеку. Казалось, все ему было не по размеру, может быть только черная кобура, в которой свободно болтался наган.

Мы уже выходили на улицу, когда Кочар остановился на секунду и проговорил то, что промелькнуло и у меня:

— Все-таки не к лицу мужчинам в такие дни быть здесь, спокойно ходить по мирному городу...

Потом мы пошли на полевую почту, и Кочар отправил жене написанное накануне письмо. «Ереван, ул. Гнуни, 10...» — значилось на конверте. (Теперь в стене того здания — серая базальтовая плита с надписью: «Здесь, в этом доме, жил и работал известный армянский прозаик, публицист и общественный деятель Рачия Кочар».)

В то утро мы расстались с ним так, будто не позже чем в полдень должны встретиться. Но до конца войны мне не удалось повидаться с Кочаром. Вечером я уехал в Маранд и Маку. А через несколько дней из разных пунктов мы оба выехали из Ирана. Он воевал на Украине и на Дону. Долгие месяцы провел под Сталинградом. Испытал и горькие наши дни, и победную пору. На страницах газет и журналов я встречал его гневные, полные мужества и жизнелюбия статьи и очерки. С фронта он писал Аветику Исаакяну: «Смерть стоит на нашем пути, и рано или поздно нам не избежать ее. Конечно, не безразлично, сегодня или завтра. Но если смерть безвременно победит нас и много желаний останется неисполненными, то у нас есть утешение: судьба нашего народа решилась положительно и окончательно. Он будет жить. Он не может умереть. Эта мысль и эта вера делают нас твердыми в боях... Моя мечта — увидеть последний день войны и, вернувшись домой, вновь слушать Ваши мудрые беседы, видеть морщины Вашего лица, на котором, вероятно, оставили печальный след и эта война, и ее жертвы...»

Рачия Кочар увидел последний день войны. И еще многие послевоенные дни и годы. Он написал эпический роман «Дети большого дома» — значительное произведение о Великой Отечественной войне. Он — автор множества рассказов, в которых отразилось виденное и пережитое на фронте. Он создал повести, отмеченные тонким юмором и всегда присущей ему детальной реалистичностью. И, наконец, появился «Наапет» — книга о духовном возрождении армянского народа, история возвращения к жизни человека, испытавшего страшную трагедию, что разразилась в 1915 году, потерявшего жену и детей, видевшего, как умирали от рук турецких янычар тысячи и тысячи земляков. Наапет оставил после себя на склонах горы Арагац яблоневые сады, в которых потонуло некогда убогое село, приютившее его в тяжкие минуты жизни.

...Подкошенный болезнью, Рачия Кочар лежал в своем домике на краю горного поселка. Вокруг домика в те майские дни цвели яблони, посаженные в каменистую почву руками писателя. Однажды утром он поднялся с постели и встал во весь рост. Дочь, услышав шаги, бросилась в комнату отца. Не успела. Он рухнул. И умер. Как солдат. Мужественно.

Каждую весну вокруг того домика цветут яблони. Они живут, глубоко пустив свои корни в землю.

Живут книги Кочара.

И память о нем — человеке, воине, писателе.

«Боец РККА» в годы войны выходил на четырех языках — русском, грузинском, азербайджанском, армянском. В редакции собрался тогда немалый отряд писателей. Здесь служили ростовчанин Виталий Закруткин, ленинградец Александр Попов, киевлянин Василий Минко, крымчанин Эммануил Фейгин, кубанец Семен Бабаевский, грузины Вано Дарасели, Иосиф Нонешвили, Элизбар Зедгенидзе, азербайджанцы Джабар Межлумбеков, Джафар Гаджиев, армяне Гурген Борян, Степан Куртикян, Мкртыч Асланян, Мартин Карамян. В начале 1943 года к нам в редакцию прибыл Ираклий Андроников, но о нем, как и о Боряне, будет сказано особо. Литераторы беспрерывно выезжали на передовые и оттуда слали материалы. Редко когда в редакции собирался весь «писательский взвод». Чаще и больше других отсутствовал Виталий Закруткин. За долгие месяцы обороны Кавказа он побывал на всех участках тысячекилометрового фронта: под Новороссийском и в лесных чащобах северо-восточнее Туапсе, в долинах Баксана и