Костриков знал, что тайгинские товарищи — люди надежные и смелые. Томс и Сургонт, как ему рассказывали, были политическими ссыльными из Прибалтики, но, отбыв срок, остались жить в Тайге, работали слесарями. Реутов, широколицый здоровяк, — свой, сибиряк. Пришел из деревни, работал сцепщиком, а потом устроился в депо.

Костриков заговорил доверительно, душевно:

— Вы, друзья, наверное, уже знаете, что в Москве объявлена всеобщая стачка. Остановились заводы и фабрики, прекращено движение на Николаевской, Казанской и на других железных дорогах. Партия призывает рабочий класс к вооруженному восстанию.

Томский комитет РСДРП ставит перед нами задачу присоединиться к всеобщей стачке и остановить движение поездов на восток.

— Правильно! Давно пора! — спокойно заметил Серебренников.

— Наши рабочие уже знают, что в Красноярске и Чите бастуют, — заметил Томс. — Они готовы!

— Тогда надо собирать сходку, выбирать стачечный комитет, — заключил Костриков. — Я думаю, мы с вами и составим ядро стачечного комитета.

— Согласны! — решительно поддержал Сургонт.

— Погодите, товарищи, еще не все, — поднял руку Костриков. — Допустим, что митинг пройдет хорошо. Примем мы решение начать стачку. А кто будет управлять стачкой? Ведь жандармы и полиция, хотя их здесь и немного, могут разогнать, даже арестовать, стачечный комитет. У них оружие.

— Н-да. Это верно, — со вздохом сказал Серебренников.

— И нам надо вооружаться, — резко сказал Писарев и тут же закашлялся.

— Надо, согласен с вами, — поддержал Костриков. — А оружие есть только у меня и Писарева. Да, ночью приедут два наших товарища из Томска: студенты Пальчевский и Жихович, у них есть наганы...

— Вот видите, уже четверо вооруженных, — улыбнулся Томс.

— У машиниста Сологуба есть револьвер, — сказал Серебренников. — У меня есть ружьишко.

— Это уже сила, товарищи. Составим боевую дружину, — загорелся Костриков, — сразу же обезоружим жандармов и полицию.

— Надо найти подход к начальнику пути инженеру Клейну, — посоветовал Томс, — ему подчинена команда по охране полотна дороги. У них и берданы, и револьверы. И должно быть оружие на складе.

Костриков записал в книжечку, встряхнул отросшими волосами.

— Товарищ Томс, а что, если вас и назначим командиром боевой дружины?

— Надо Реутова командиром. Он был солдатом. Он умеет. А я могу просто помогать...

— Хорошо. Утвердим Реутова, товарищи?

— Утвердим!

— Значит, так, товарищи, — поднялся Костриков. — Завтра с утра проводим в депо митинг и выбираем стачечный комитет. Реутов же с дружинниками, которых соберем сегодня ночью, обезоруживает полицию, жандармов и ставит охрану в кабинете начальника станции, на телеграфе и на путях...

2

Утром ровно в девять короткими тревожными гудками заревели паровозы. Тотчас в депо были прекращены работы и все рабочие собрались в ремонтном цехе, где стоял большой паровоз «Щука».

На площадку паровоза быстро взобрались Костриков с товарищами из Томска, Серебренников, Томс и Сургонт.

Пальчевский, открыв митинг, предоставил слово Писареву.

— Товарищи! — начал тот глуховатым, но всюду слышным голосом. — Мы собрались с вами в грозное время, когда рабочий класс России гневно встает на борьбу с деспотизмом. На бой с самодержавием, учинившим кровавую расправу с рабочими Питера и ввергнувшим нашу страну в ненавистную войну с Японией.

Он вдруг закашлялся, достал платок и сплюнул в него кровь.

Мне тяжело говорить, я болен. Но я призываю вас бастовать. Не пропускать поезда на восток. Поражение царизма в войне — это наша победа! Только так мы добьемся свободы.

Он снова закашлялся и, махнув рукой, ушел с паровоза.

— Кто желает сказать, товарищи? — крикнул Пальчевский.

— Разрешите мне! — поднял руку господин в очках и поднялся на площадку паровоза так быстро, что Пальчевский и Томс не успели переглянуться.

— Я желаю сказать, господа, — выкрикнул он задорно. — Я тоже революционер. Социалист-революционер, — пояснил он. — Но я не одобряю подобных речей. Нет, не одобряю. К чему призывал нас оратор? К поражению в войне! Это же чудовищно, господа! Это равносильно тому, чтобы отдать Россию, и прежде всего нашу родную Сибирь, на разграбление японцам. Да, да, вы сами слышали. В двенадцатом году на борьбу с Наполеоном встал весь народ! Мужики с вилами шли, чтобы спасти Россию от супостата. А нас сейчас призывают сложить оружие и отдать ее, нашу мать-родину, на милость победителя. Это же дикость, господа. За такие призывы надо сажать в сумасшедший дом.

Костриков увидел, что оратора слушают. Инженеры, техники, мастера довольно улыбались, подбадривали выкриками. Рабочие хмурились, молчали.

«Черт возьми, ведь мы провалим все дело, — подумал Костриков. — Надо ему помешать».

И тут же крикнул:

— Значит, вы за войну, господин социалист? За новые убийства?

— Нет, нет, совсем нет! — возразил тот. — Я против кровавой бойни. Я за мир!

— Значит, вы хотите, чтобы по-прежнему правил царь и душили свободу?

— Нет, почему же... мы, собственно...

— Долой царского прихвостня! — крикнул Томс.

— Долой эсера-предателя! — прокричали внизу.

— До-ло-й! — грозно загудела толпа.

Эсер попятился и шмыгнул за железный нос паровоза.

— Слово представителю Томского комитета РСДРП товарищу Сергею! — звонко выкрикнул Пальчевский.

Костриков оперся на поручни, выжидая, пока угомонятся деповцы. На лицах специалистов сквозила усмешка: «Интересно, чем отпарирует студент?..»

— Товарищи! — воскликнул Костриков и прислушался к собственному голосу. Он прозвучал четко, уверенно. — Вы, живущие здесь, в Тайге, ежедневно видите поезда с красными крестами. Днем и ночью везут через Тайгу раненых, изувеченных войной людей. Сколько их? Это не поддается учету. А ради чего приносятся эти жертвы? Кому нужна война с Японией? На ней наживаются лишь буржуи, а простому народу она несет несчастье, разорение, голод. Верно я говорю?

— Пра-виль-но! Режь, товарищ!

— Сейчас уже поздно кричать, призывая к победе над Японией. Война фактически проиграна. Но это не поражение народа, а поражение царизма, не умеющего ни править страной, ни вести военные действия. Самодержавие прогнило, разложилось, опозорило себя жестокими расправами. И оно должно быть свергнуто революцией.

— Верно! Долой войну! Да здравствует революция! — загудел огромный цех.

— Мы должны поддержать всероссийскую стачку пролетариата, охватившую обе столицы и все промышленные центры. Мы должны блокировать Сибирскую железную дорогу объявлением тайгинской стачки! И эту стачку начать немедленно, сейчас.

— Даешь стачку! Ура! — крикнули в первых рядах.

— Ур-ра! — гулко прокатилось под высокими сводами.