Альда

Он позвонил ей поздно ночью. Взволнованный, не в состоянии внятно выразить собственные эмоции.

– Это как будто о нас… Это похоже на нашу реальность. Бездушие, безразличие, отмирание мозга и чувств. Ты только послушай, как это мощно звучит: «Каждый должен что-то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведённую из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что-то, чего при жизни касались твои пальцы, в чём после смерти найдёт прибежище твоя душа».

Как хорошо, что они заговорили об этом. Как здорово, что Максу нравится то же, что и ей.

– Это глубоко, Альда! Настолько глубоко, что мне страшно!

– «Темп ускоряется. Книги уменьшаются в объёме. Сокращённое издание. Пересказ. Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке!» – процитировала она по памяти. – Знаешь, иногда мне кажется, и мы уменьшаемся в объёме. Укорачиваемся, становимся менее эмоциональными. Перестаём сочувствовать и сопереживать. Вслушайся только в эти слова: со-чувствовать – чувствовать то же, что и другой человек. Жить его горестями, смеяться, когда весело, поддерживать, когда плохо.

Она заразилась от него торопливостью и горячностью. Забыла на миг о собственной уравновешенности и позволила страсти вырваться наружу из клетки.

– Я бы хотел сейчас увидеть твоё лицо, – ворвался в её монолог голос Макса. Хриплый и взволнованный. – Ты похожа на яд, Альда. На… какой-то непонятный яд, который принимаешь и хочется ещё. И не понять: то ли отравишься, то ли исцелишься. Я хочу пить тебя медленно. Перечитывать, как Рэя. И находить каждый раз что-то новое.

Она замирает, околдованная его голосом. Молчит, не зная, что ответить. Внутри рождается щекотка. Где-то там, в животе. Там, где сходятся её ноги. Ей снова нестерпимо хочется потрогать себя в том месте, но она боится пошевелиться, чтобы не разрушить магию момента. Не хочется снова понять, что всё это – всего лишь крохотное очарование, а она – сплошное разочарование. Холодное и бездушное. Не умеющее чувствовать так, как он.

В ней нет чувственности, но сейчас до боли хочется быть желанной и ощущать то недоступное, о котором приходится лишь мечтать. Но ведь мечтать она может? Мечте ведь всё равно, какое у неё тело? Мечте важно, какая у неё душа.

– Эй, Альда, ты где? – звенит тревожно голос Макса. – Я напугал тебя, да, Северный Цветок?

– Нет, – она приходит в себя и прикрывает глаза. – Поздно уже. Давай спать, Гордеев. Тебе хорошо. У тебя лишний час на сон. А мне приходится вставать пораньше, чтобы успеть приехать вовремя. Разбудить тебя.

– Накормить завтраком, отвезти в центр, – подхватывает он весело. – Ты там пальцы загибаешь, когда перечисляешь свои действия?

Она не загибала, но улыбалась, слушая его речь. Он ожил, зажёгся. Ему не хочется хандрить. А остальное можно пережить. И мало сна – тоже.

– Думай что хочешь, – показывает она в темноте язык телефону. – Всё равно тебе никогда этого не увидеть.

– А ты не признаешься?

– Ни за что!

– Даже за плитку шоколада?

– Лишние калории, – хмыкает она. – И за овсянку тоже.

– А за душ? – голос у Макса проседает и гудит, как ветер в проводах.

Внизу живота сладко ёкает, и Альда кладёт ладонь туда, где растекается приятная истома.

– Спокойной ночи, Макс, – произносит ровно и отключается.

Кто бы знал, сколько ей понадобилось мужества, чтобы сделать так!

Она засыпает в той же самой позе: в одной руке телефон, другая – внизу живота. Лёгкий сон, где ей грезилось, что Макс стоит перед ней с обнажённой грудью. Смотрит потемневшим взглядом и касается ладонями тела. А она зажигается, плавится от его прикосновений. Вспыхивает жарко и желает большего, гораздо большего, чем просто – касания рук.

Утром – привычный подъём по будильнику. Но впервые ей не хочется вскочить. Альда лежит и продолжает грезить, крепко сжимая ноги. И впервые ей кажется, что она пробуждается, вылезает, как бабочка, из кокона, расправляет крылья. Не бледная холодная моль, а яркий мотылёк.

Впервые за… – она уже не помнит сколько – достаёт косметику и рисует яркие губы. Не для сцены, а потому что хочется подчеркнуть хоть что-то в себе. Добавить яркий штрих, позволить преобразиться, стать другой. Может, непривычной, но особенной для одного человека. Другие её не интересуют.

Ради него она надевает юбку выше колен и свитерок по размеру. Хватит изображать из себя бесформенное нечто. Прощай безликий унисекс! Он долго служил Альде прикрытием, ширмой от мира и себя. А сейчас в нём нет нужды. Она похожа на почку, что проклюнулась по весне, почуяв тёплые лучи. Время выпускать молодые листья. Сочные и зелёные, нежные и вкусно пахнущие.

Макс встретил её протяжным свистом. Смотрел пристально. Переводил взгляд сверху донизу и обратно. Словно оценивал и взвешивал. Под его вниманием её немного страшно и, наверное, приятно.

– А что случилось, Альда? – спрашивает он, продолжая её рассматривать.

– Свидание, – произносит спокойно и поправляет рукава на свитере.

Макс кивает, но свет в его глазах гаснет.

– Посмотри, что мне сестра подарила, – стучит по полу палкой. – Теперь я бодрый старичок. Скоро буду отплясывать вовсю под гармонь.

Он язвит. И в его сарказме – немножко горечи, но на это можно не обращать внимание.

– Я ей похвастался вчера. Так она приехала с утра с этим незаменимым инструментом. Трясла им, как автоматным дулом. Думал, расстреляет ненароком.

– В трости нет пуль. Твоя жизнь вне опасности, – улыбается. – Ты позавтракал?

– Нет. Ждал тебя.

И день начался. Почти привычно. Напряжённый график. Реабилитационный центр. Макс пробыл у Юлии совсем немного. Наотрез отказался идти в группу. До занятий у Грэга оставалось время. Решили посидеть на лавочке.

– И с кем у тебя свидание? – спросил, как только устроились поудобнее. Он что, воспринял её слова всерьёз?..

– Какая разница? – Альда не спешит сдаваться.

– И правда. Никакой разницы, – покладисто соглашается Макс. – Я тебя никуда не пущу.

И так он произносит эти слова, что снова что-то мягко толкается внутри. Бьётся бархатно, дыхание перехватывая.

Она ищет слова, чтобы возразить. Позлить его немножко, но не успевает.