вспомните самого себя – там: «…где луга расстилаются под ногами, тёрн и

всякое терние отступают и удивляются, а источники шипят от

прикосновений…» – вспоминаете?.. «…туда, в прохладу роз, в тень тамарисков,

в ямочку, в ложбинку…» – вспоминайте!.. «Началось с дождя. Надо было

спрятаться. Этого им хотелось. Спрятаться. И дождь помог».

Вспомнили? Этого Вы хотели? Да-да, мы всегда думаем, что делаем то что

хотим, а оказывается – делаем то, что написано… по пьесе.

Вы, господин Репейное Семя, напризывали гром и молнию, и ураган, и

ливень, а бабушка не проснулась; и не слышала она ни грома за окном, ни

молнии с неба она не видела; и не заметила бабушка, ах, бабушка! как

прокрались на цыпочках мимо неё мокрые молодой человек с внучкой… не

заметила и только лишь, думала: «Вот и пришло время»… («…смешные эти

люди» – думало в это время Время) и ещё думала бабушка: «Статный гость к

крыльцу идёт… Кто? Жених Светланы» (а Время продолжало думать: «…

смешные эти люди»).

А Вы, господин чародей, стучитесь теперь и рвётесь шквалами ветра и

дождевыми потоками в окошко, Вы дребезжите стёклами в оконных рамах… но

кто Вас пустит, Вас уже просто не слышат, потому что любовь… – у неё свои

бури и свои громы и молнии во вздыбленных, взбивающихся и

76

соскальзывающих от невообразимости простынях, в пырскающих от смеха

подушках и даже, если хотите, в скрипящей кровати, будто это не кровать уже, а

фрегат – по волнам, по морям, прорывающийся, пробивающийся сквозь

чудовищных Скилл и ужасных Харибд; так что – какие там Ваши дребезжания;

Любовь, как уже было сказано много раз, не видит и не слышит ничего вокруг -

только губки, щёчки и всякие округлости.

И ещё один поступок Вы совершили, господин Неприкаянный

Влюблённый…

Сцена пятая

О чудесном утре, обесчещенном сиреневом кусте и пустоте внутри.

Лучик солнца протиснулся сквозь замутневшее от ночного насилия, ещё в

каплях крови дождя, окошко. Ночник побледнел, даже и не пытаясь спорить с

посланником дня и света. Набираясь сил у восходящего светила, лучик

принялся исследовать внучкину спальню и вот, уже пробежал искоркой,

заискрился на внучкиных ресничках и пробрался оранжево-розовой зыбью

сквозь закрытые веки: «Какое прекрасное утро, – прошептал лучик, – Какое

удивительное утро, – сказал лучик чуть громче, – Какое утро, восхитительное!»

– во весь голос воскликнул лучик и Солнце, как будто перевалив через какую-то

тучу или прянув из-за какой-нибудь печной дымоходной трубы, хлынуло в

полную свою силу в комнату и заблистало, и засверкало, и внучка открыла

глаза, и в глазах… Что же было в глазах? Счастье? Радость? Недоумение?

Сомнение? Получалось теперь, что она не проснулась, как раньше, от смеха и

крика, а, наоборот, насмеявшись и накричавшись, заснула, улыбаясь и

разнежившись, и ей ничего не снилось, и кто-то, может тот же лучик,

посланный Фебом, по секрету сообщал ей сейчас, что что-то изменилось в

мире, что-то ушло, а что-то новое пришло, да и сама она чувствовала, словно

речка Чернавка, застывшая подо льдом, покойное и неспешное, и ласковое

наслаждение удивлением.

Внучка открыла окошко, а за окошком: изумруды, брильянты и всякие

драгоценные камни, названия которым Лиза и не знала; на всяком листочке, на

каждой веточке, поворачиваются то правым бочком, то левым и брызгают

хрустальными голосочками: Ах, как я хороша! Ах, как я красива! Ах!.. Ах!..

Ах!.. Ах, какое чудесное, дивное утро! И вдруг, внучка увидела Куст…

Сирень…

Да-да, господин Кабальеро с зонтиком Репейное Семя, Вы совершили ещё

один поступок. Вы ещё растерзали, неистовствуя, сиреневый куст; Вы, как

злобный демон, переломали ветки, сорвали и расшвыряли по земле цветки -

Куст стал похож теперь на обесчещенное кошмаром существо, повергнутое в

77

отчаяние и в трудные думы о несостоявшемся счастье… ни одного цветка – все

– и с пятью венчиками, и с четырьмя, перемешанные и измятые – по всему

двору и уже неживые, и уже никакого, никакого сиреневого умопомрачения, и

что?.. закончилось наваждение?.. и уже отцвела Любовь?

…и ни томления, ни страдания?.. никаких Оле-ой, Оле-ай, Оле-эй?

Ничего не жгло, не пылало там внутри, не щемило и не замирало… вот

только куст?.. Ах, бабушка!

А бабушка, после ночных потрясений, после того как она от грома и молний

всю ночь не могла уснуть, спала. Бабушка спала, а внучка смотрела в потолок,

как бывало во времена сиреневых эволюций (как бывало, да ни как бывало). Ни

как бывало потому, что тогда, на потолке ей воображались или рисовались, как

хотите, то кассир Эраст в зелёном кассовом окошке, то господин Репейник в

сиреневом берете, то оба, вместе, и она не могла выбрать, и мучалась от этого, и

страдала, и призывала бабушку, а сейчас? сейчас и выбирать не из чего было –

только белый потолок и пусто внутри, и бабушка спит, и Солнце, тоже, умерило

свой пыл и приглушило свет, а может просто зашло за тучу.

Мы-то с вами знаем, что тучи, Солнце «умерило пыл» – всё это лишь наше

разыгравшееся воображение. На самом деле, театральный осветитель медленно

начал убирать свет, чтоб на затемнении закрыть занавес и закончить второй акт.

з а н а в е с

К О Н Е Ц В Т О Р О Г О А К Т А

Акт третий

Сцена первая

О беззаботной публике, коварных зеркалах, Алисе из «Приключения Алисы»

и о том как мыши хоронили Кота.

Внучке Лизе было не по себе. Не по себе не так, как раньше не по себе, а как

не по себе, как сейчас, как не по себе, когда чего-то не хватает, когда что-то

понятное, простое и ясное ускользает, будто вода сквозь пальцы,будто сквозь

сито песок, будто сквозь сомкнутые ещё веки сновидение, ускользает, и хочется

всё-таки прояснить ясное и понять понятное и досмотреть сон.

Публика же, казалась беззаботной, безответной, безоглядной, безалаберной,

безрассудной, беспамятной, бестолковой, бесчувственной и без царя в голове.

Без царя, да с царём, потому что у каждого свой царь, пусть и не такой, как у

тебя, но свой или, но царь. Публика смеялась в лицо солнцу, посылала знаки

небу, пробовала на свежепокрашенность зелень дерев, прислушивалась к

шелесту Зефира, переговаривалась, друг с другом бог весть о чём, ела

78

мороженое, замороженную сладкую клюкву, сладкие хрустящие вафельные

палочки; другие ели чипсы; здесь была барышня в шляпке, доктор в белом

халате, старик со старухой, парни в вывернутых овчинных шубах, художники,

гудошники, борцы, танцоры, коза, животные, страшилища, поводырь с

медведем.