Читать онлайн Разговоры о тенях - Евгений Юрьевич Угрюмов

1

Евгений Угрюмов

1 декабря 2010 г.

Р А З Г О В О Р Ы О Т Е Н Я Х

Импровизации, транскрипции, мотивы, модуляции и пересечения

(Записки профессора Делаланда)

2

I

Сколько в этом краю невыразимого, такого, что

стоит над свежестью, над утром, над хорошей

погодой и даже над воспоминанием…

(Марсель Пруст, «Против Сент-Бёва»)

Надо только взяться умеючи, сосредоточиться на чём-то одном,

от всего отвлечься и выдать желаемое за действительное…

(Гюисманс Жорис Карл, «Наоборот»)

Дело в том, что бывают рассказы, прелесть которых заключается в них

самих, в то время как прелесть других рассказов состоит в том, как их

рассказывают…

(Сервантес, Сипион в «Разговоре собак»)

– Ах, профессор Делаланд! Сколько же Вы, уважаемый, наделали шума своими

записками, своими, как Вы их назвали, «Записками о тенях» или «Рассуждениями

(что ещё смешнее) о тенях»?

Дальше я стал говорить профессору общие слова, по поводу общих мест…

хотел, как говорится, сказать несколько общих слов по поводу общих мест, но

профессорский палец остановил меня, а сам профессор, как если бы

профессорский палец и профессор были не одно и то же, сам профессор заметил,

что если бы за общие места платили деньги, он бы написал их штук сто…

– Да, – всё же вставил я, – frische Luft ist wichtig! – а сам подумал, что сейчас как

раз только и платят, что за общие места. В общих местах больше общего места.

по поводу общих мест, мудрости, невежества и пошлости

Нет! по поводу общих мест, мудрости, невежества и пошлости потом!

Мы же, к делу.

Как-то так случилось, что благородная частица «де», всегда тяготея, конечно, к

солидной своей базе Лаланд, фамилии, которая, наверняка, происходит от учёного

литератора, астронома и масона де Лаланда1, известного (все помнят) своими

примечаниями к „Entretiens sur la pluralité des mondes“, Бернара Ле Бовье де

Фонтенеля, вышедшими в 1800 году и перепечатанными в 1826 году под

1Позже выяснится, что есть ещё претенденты на первенство… например, королевский любимец,

музыкант и композитор Мишель-Ришар Лаланд

3

заглавием… словом, словом, благородная частица «де» не выдержала (частица не

выдержала), сорвалась, заменила свою строчную «д» на прописную «Д» (это было

время, когда и de, и da, и дон, и донья, и von, и сэр, и все другие частицы родовых

и, я бы сказал, классовых привилегий несколько потеряли в цене (здесь в цене и в

весе одно и то же), и люди больше выставляли напоказ свои кошельки, чем своё

(повторюсь) потерявшее в цене благородство; когда в моде на первых местах

стояли Ругон-Маккары и Каупервуды… и Нортумберленды, а не Рыцарь ржавого

(вот именно), печального образа; частица «де» сорвалась и прилепилась к своей

солидной, как уже сказано, базе и образовала фамилию нашего уважаемого

профессора – Де-ла-ланд, – прочитайте медленно, по слогам, как и написано, и

прочувствуйте как язычок Ваш с каждым слогом наслаждается прикосновением к

задней поверхности верхних резцов, заячих, как принято их называть у дантистов,

прикосновением к ним… о-о-о! о таких прикосновениях знают специалисты,

патологоанатомы, прозекторы, зубные врачи… хотелось бы подслушать разговор,

извините, какой-нибудь серой мозговой массы с маточными, извините ещё раз,

трубами или, извините, в третий раз, с жёлчным пузырём… а сам наш профессор

к Ругон-Маккарам и Каупервудам не имел отношения и, наоборот, был склонен к

благородным (это «благородным»! – надо где-то дальше разъяснить), так вот, к

благородным мыслям и поступкам, чем к денежному их эквиваленту.

А может – может, стоило бы его записать в потомки чудесного музыканта,

композитора и любимца Короля-Солнца Мишель-Ришара и тоже де Лаланда?

немножко о короле-солнце, заслезившемся глазе и стиле рококо

Солнце такое, что даже у Короля-Солнца заслезился глаз. Светило ужалило,

чтоб Король не забывался, но Король и не забывался, это был не тот король,

который забывается. Королю только зажмурилось, улыбнулось на косой манер, и

он сказал, выходя из кареты, своему любимцу и, как уже было сказано,

музыканту, композитору и верному слуге Мишель-Ришару де Лаланду:

«Государство – это я! А церковь, это то, что внутри у меня…» – он хотел сказать,

«внутри меня»… буква… предлог всего… а какая разница!

Ах, церковь (ещё, ещё) стиля «пламенеющей готики»; в церкви, стиля

«пламенеющей готики» за превосходным органом развлекал и, как позже было

замечено, развлекая, поучал Короля-дитя, Короля-солнце, Короля Франции и

Наварры, Людовика XIV Великого, наш (mein big pardon, за наш, Herr Professor,

извините, уважаемый, за «наш», за такую, некоторую фамильярность, но я, в

процессе, будем так говорить, так слился, соединился или, если хотите,

растворился в Вас, что по-иному и не понимаю уже себя, как только

родственником и, извините, может, двойником… или тенью! вот! произнесено

словцо! Не намеренно, но интуитивно! Будет литературоведам работа: определять

от чьего лица ведётся рассказ и, даже, может быть, пишутся «Записки», чувствую

я себя родственной Вашей душой, и всё Ваше, с Вашего позволения, прошу

Вашего позволения, считаю нашим)… итак, с начала: поучал, развлекая, Короля-

4

дитя наш вероятный или, правильнее сказать, один из наших вероятных предков,

родитель, может, предшественник, или дед, или щур (претендент на место в

нашей родословной ветви), отец, патриарх, тотем и прародитель, праотец и

прадед, и пращур, и родоначальник, и глава музыкального суперинтендантства

самого, что ни на есть гламурного государства в мире Мишель-Ришар и, снова же,

де Лаланд. De Profundis, Miserere и Contiteberor… словом, ту-ру-ру, ру-ру-ру, ру-

ру-ру мурлыкала подруга и знакомая профессора Делаланда (это та, которая

возразила и заметила, что профессорский палец и профессор – это совсем и не

одно и то же; см. выше про пальчик), словом, подруга мурлыкала и напевала из

Ришара де Лаланда, когда её вдруг обымало (неопределённая форма этого глагола

– обымать1), как сказано, gaicommeun de profundis, что значит, весёлое, как

панихида, настроение.

Любимец намекал королю, что искусство в королевской персоне должно (не

только прелестные и обворожительные крестьяночки, дочери садовников,

горничные и безумные мавританки), должно тоже занимать своё (nämlich,

достойное) место… но, с этим у персоны было туго, и, хотя метафора и

оксюморон ещё держали осаду, кружевные и всякие другие подвязки на его

стройных ногах (стройные ноги и высокие каблуки подрисовали ему льстивые

придворные живописцы, а на самом деле, он был малорослым и с короткими

ножками), так вот подвязки на его стройных ногах, по сути, уже являлись

предвестницами этого… э-то-го рококо.

«Бежишь, бежишь глазами, а уму – так ничего