хозяйка модного кукольного салончика (она же самая – подруга и знакомая

профессора; снова вспоминаем «пальчик»), в то время как известный ансамбль

«Рококо», стряхивая с себя рутинность будних дней2, наигрывал Шопена…

извиняюсь, так и лезут на ум общие места, мол, если наигрывать, так только

Шопена по клавишам, нет-нет-нет! тогда уж лучше, наигрывать что-то из Детуша

или Люлли, или Куперена, или Коллен де Бламена, или самого же Лаланда… нет!

не Шопена совсем, конечно. – Сплошные розочки и фантики, – не унималась

подруга, – сплошная, я бы сказала, асимметрия! Баян! Извините, профессор, но

всё это – баян, уважаемый. Помните, как говорила ваша тётя… – или, может, это

был дядя? – « Хоронили тёщу, порвáли два баяна!»»

Это был не дядя и не тётя – это был профессорский папа, папа профессора…

но! о нём ещё будет, а подруга, подруга, ах, как же она была неправа! Эти

цветочки, листики, бантики, вензелёчки, цепляясь друг за друга, во множествах

своих, складываются и завершаются причудливым рисунком, и тогда глазу

совершенного, проходящего мимо альтруиста, как ещё будет сказано, становится

всё понятно, и гордость объемлет его за человека и скрашивает, может, стыд за

него (за человека), как за целое человечество, как за биологический вид и как за

божье создание3. «Божье» здесь не потому, что бог создал такой феномен

1О

бъяли меня воды до души моей… К

эндзабуро Оэ .

2 Из рекламного проспекта ShakeCity (студия танцев в СПб)

3 Ещё будет.

5

природы… «божье» здесь, как расхожий символ, как знак чего-то, что должно

было бы быть венцом, а оказалось невенцом.

«Но, что делать?..» – профессор разводил руками – такая она у них была их

подруга. А друг профессора, доктор Александр Жабинский, прозванный в этом

Zirkel (кружке) другом парадоксов (хорошо хоть не «сыном ошибок трудных»

или, и того серьёзнее, «богом изобретателем»), этот «парадоксов друг» замечал

тут же, что «Aquila, – на чистой латыни замечал, – non captat muscaus». Замечание

доктора вызывало молчаливое осуждение, ну, может, «осуждение», слишком,

поэтому, скажем: вызывало молчаливый укор профессора, а у подруги замечание

и не вызывало никакого укора, потому… потому что… женская логика, женская

интуиция… ах! но об этом позже, об этом ещё будет… может она плохо знала

латынь? вряд ли… «Aquila non captat muscaus»… Для тех, кто не знает

(по-)латыни, переведу. Это значит, в переводе с латыни: «Орёл не ловит мух».

Надо здесь заметить, что как раз в этом стиле, в стиле Рококо (а то стал бы я…)

были написаны «Заметки» профессора, и моя экспозиция, это только жалкая

поделка, подделка под профессорскую манеру – пытаюсь подготовить тебя,

терпеливый читатель (тебе ещё предстоит), но «…основы супрематиѝи

французского языка, манер, мод, удовольствий были заложены, несомненно,

временем «Короля-Солнца», – а! профессор Делаланд понимал, что родословную

можно проследить и до Адама, как сказано: «…был весьма почтенного рода: имел

своим предком Адама»1 (смешно, правда, же? Такая шутка. Но на это и

рассчитывали, чтоб рассмешить. Однако, одно дело смешить и совсем другое дело

прозревать смешное в жизни. Должен здесь заметить, что я всё меньше и меньше

замечаю смешное в жизни), и, однажды, играя в кости с приехавшим к нему

доктором Жабинским в гости (кости – гости… какая прелесть, не правда ли?

невидимые миру слёзы!), с доктором Жабинским в кости, считающим, что

история человечества создаётся магами и мифотворцами, и что история, хоть все

и думают, что она началась со Скалигера, на самом деле, на нём закончилась;

играя в гости, простите, в кости, наш профессор остановился вдруг (может,

раздался звук сорвавшейся где-то в шахте бадьи?2 раздался и остановил его, с уже

поднятой для броска рукой), профессор остановился вдруг, застыл, как бы, вдруг,

как будто вдруг его пронзила, извините (снова, mauvais ton), будто его пронзила

молния с неба или, ещё того хуже, если уж сравнивать и говорить метафорами

(метафорически, сказала бы профессорская подруга), профессор вдруг замер…

как будто был он муха («фи, фи-фи», – сказала-таки подруга; помним «пальчик»),

муха на стекле! почуявшая занесённую над ней, над ним мухобойку…

остановился, или, правильнее, остановил его звук: бадьи ли, а может стрелка на

стенных часах царапнула, переместившись, согласно идущему времени, на

минуту вперёд, или колокол на соборе, тот «который звонит по тебе», а может

даже и не звук совсем, а только тень – потому, что солнце скрылось за

пролетавшим мимо аэропланом влекущим на прицепе за собой алый шарф -

плакат с белыми на алом буквами: «Кукольные штучки», – реклама известного

1 Андрей Белый.

2 Этот чеховский образ стремится проникнуть всё моё творчество – не буду сопротивляться.

6

музейчика… салончика… да-да, как раз того. А может, это был ни звук совсем, и

ни тень совсем, а запах! например, свежих круассанов (а я думаю зачем там,

впереди, пришло мне в голову это кондитерское словцо), запах круассанов

порхнувший и донесшийся или долетевший, или, если уж так, допорхнувший из

кафе в нижнем этаже, или и ни звук, и ни тень, и ни запах, а сплошной, сплошной

Пруст (не путать Пруста с Прусом; некоторые путают), сплошной Пруст, со всей

своей способностью всякий шорох превратить в настигнувшую его на пороге

юности вероломную страсть и всякий шелест в угрюмую тоску обманутого сердца

в зрелом возрасте (Прустовская отрыжка, сказал бы В. В. Набоков. Набоков

сказал бы прустовский перегар). Пруст вдруг остановил профессора; но не

доктора! хулителя исторической науки – ничто такое, никто такой не остановил

его, и он ему (доктор профессору) заметил, сказал и ответил, что орудием

Провидения является Деятель, и ему (деятелю) нет дела до замысла, и цель ему

неизвестна, и что лю-у-бовь к Богу не зависит ни от надежды на рай, ни от страха

перед адом1. Хулитель – доктор Жабинский, доктор Жабинский – парадоксов друг

цитировал известного всем, все его знают, проповедника и писателя2 (ах, кто в ту

великую пору не был писателем, философом, поэтом и проповедником?)

«Что бы ни делал Герилл… …он вечно приводит цитаты… он просто любит

цитировать». Это – ну совсем как будто про нашего доктора сказал великий,

хотелось сказать вещий, классик и моралист Жан де Лабрюйер! Жан де Ла

Брюйер (если кому-то так хочется)! Вот, в сноске, полностью из Лабрюйера для

любознательного читателя3.

Про цитаты месье Лабрюйер сказал похоже и красиво, но вот Герилл…

Доктору больше подошло бы Аристон. Так его и обозвала однажды их (доктора и

профессора4) общая подруга – А-рис-тон. Почему Аристон? Женская логика.