Господин Рейное Семя открыл глаза… он почувствовал вдруг подвох,

почувствовал себя, вдруг, вовлечённым в несправедливую игру вечных сил. Он

почувствовал, что стоит здесь не один…

Господин Репейное Семя открыл глаза – рядом, вцепившись в штакетник

руками, вытаращившись глазами, устремившись мыслями… да что там

говорить, всем существом своим и телом подавшись туда… туда, в чёрный

квадрат (да-да…в зубах навязло)… туда, в чёрный прямоугольник окна – стоял

кассир, рыбак, созерцатель дерев, молодой человек Эраст. Потрясённый

открывшейся его воображению картиной, он не замечалгосподина Кабальеро,

не замечал его, как и ничего вокруг.

«Как в кино», – сказал сам себе отставной доцент, переложил зонтик в левую

руку, а правой прикоснулся к серому берету (серому, не потому что все береты

ночью становятся серыми, а потому что Время высерило его, а Сирени всё

равно – высеренный у тебя берет, выбеленный или и берета уже совсем нет –

рубит она под корень, невзирая на берет1), прикоснулся к серому берету, сказал

«Моё почтение» и оставил, не отозвавшегося на приветствие влюблённого

мечтателя, и растаял в сиреневом, сиреневом мареве.

1Это и была та месть, которой отомстили Сирень и Время Репейнику, за то, что ещё будучи Лепушком, он не

заметил их.

65

Тихонько скрипнула дверь.

Сцена третья

О целях любви и пределах её стремлений, о горячих дуновениях Нота и

прохладных проникновения Зефира, о светлых бликах и глубоких тенях и о

Луне, которая упала и разбилась вдребезги.

Не знаю, Лиза… ты, готова? Если готова, будем продолжать. Тебе же

хочется знать, чем это закончится… или, не так! тебе же надо, чтоб всё это

скорее закончилось? а мне тоже надо заканчивать эту историю, потому что

давно ждут другие.

Итак: «А ночью?»

О, Агнесса, помоги!

Жениха мне покажи!..

Ночью ничего не могло устоять перед разлагающим вторжением сиреневого

куста… и внучка, намучавшись с деепричастными и рибонуклеиновыми

кислотами, наслушавшись бабушкиных оракулов и наставлений,

насмотревшись на дёргающегося, как от падучей болезни, петуха, нанюхавшись

всё тех же сиреневых благоуханий и метеоловых благовоний, впадала в

любовное исступление и не могла никак, снова, заснуть. Трогала себя, а потом,

наконец, засыпала и ах! Оле-ой, Оле-ай, Оле-эй!… и ах! когда упадали завесы,

сиреневые, как сиреневый букет, который дарит своей возлюбленной

возлюбленный, чтоб вместе, соединившись в одно однообразное одно, искать в

кружевных кружевах…

Всё четыре, всё четыре,

Всё не вижу я пяти…1

…искать в кружевных кружевах венчик о пяти листках.

Когда упадали завесы, являлся он… в ржавом фраке с фиолетовой

манишкой… Сначала он заглядывал в окно, потом Лиза слышала, как

открывалась входная дверь, как он проходил по передней комнате, мимо спящей

бабушки (ах, бабушка!) и мимо журчащего фонтана на стене; видела входящего

его в свою комнату… ах! он подходил к кровати и смотрел на неё, и от взгляда,

румянец, тот, который, как мы думали, набросал соблазнитель Морфей, от его

взгляда румянец заливал щёчки, и по телу расходился то жар, будто брат

Зефира, быстрый Нот, приносил из пустыни горячие дуновения; то пупырышки

покрывали руки, ноги, грудь, живот и спину, будто брат Нота, прохладный

Зефир, забирался под накрахмаленную простыню. Ах, это был не Нот, не Зефир

1неизвестные стихи неизвестного талантливого поэта.

66

– это был он, это его мягкие, нежные пальцы прикасались, гладили, вели в

лабиринты, по потаённым дорожкам, запутанным, в которых так щемящее-

сладко путаться; его губы, сильные волшебной силой дарить проникновения,

дарить сплетающуюся радость, припадающие, приникающие; это с ним: взад и

вперёд… светлые блики, глубокие тени… взад и вперёд…

Но, что это? Кто это? Чьи это глаза? Кассир Эраст!.. он пронзительно

смотрит… удивление, страх, отчаяние, мучение, просьба – просьба в его глазах.

Точно внезапный луч солнца с высокого ясного неба упал вдруг туда, куда

не следовало ему падать, и высветил доселе невидимое, незримое,

свершающееся всегда в темноте, в тёмном углу, в сарае, под слоем опревших

листьев, в скользких сладострастных выделениях, в сплетающемся блаженстве,

потаённое действо…

«… а как же Комната смеха?» – шепчут Эрастовы губы.

«… как-нибудь, – шепчет Лиза, – как-нибудь, – шепчет Лиза, – как-нибудь, -

шепчет Лиза, – потом». Лиза не в силах остановиться, не в силах, пусть хоть

весь свет смотрит на неё… пусть хоть весь мир возмущается или удивляется,

завидует… пусть хоть вопит.

Счастлив, кого сокрушат взаимные битвы Венеры! ..1

Ах, не до любовных элегий уже, и не до любовных напитков2, и не до Хозе,

и не до Кармен… пожалуй, только маэстро Стравинский ещё… когда визгами и

воплями, рыками и воем Священная Весна осуществляет своё право, погребает

трупы и без лишних оплакиваний, прямо здесь же, на могилах, провозглашает

оргии, бросает друг друга, друг другу в объятия… да и это не то! совсем не то!

любовь же не видит ничего перед собой, ей не до каких-то там провозглашений

и оргий – ей только жаждущие губы, пылающие щёки, округлости… и в

округлостях и оуглостях, в трепете вожделенного тела, в желании втянуть,

вобрать его в себя, напоить собой, насытить, залить своими потоками,

превратить в себя, победить, чтоб животно заорать, победив…

Луна упала с неба и разбилась вдребезги: спрятали Эндимиона, спрятали,

упрятали в тёмную пещеру, куда не достигают её лучи…

Лиза вся мокрая, часто дышащая, проснулась и открыла глаза, и липкое

сновидение всё ещё не уступало призрачной яви – ещё звучал крик, ещё

заливался победный смех.

«Малая вещь, соединившись с малой вещью, произвела незначительную

вещь».

«Бог надежд оплодотворил волдыри…».

«Бог зуда оплодотворил едкое вещество…».

«Мешающий бежать совокупился с оставшимся до завтра…».

В этом цель любви и предел её стремлений – в том, чтоб смеяться и

закатываться смехом от радости победы.

1«Любовные элегии»,Овидий.

2«Любовный напиток», Г.Доницетти.

67

Но вот закрывается кричащий рот, и молкнет смеющийся смех – от

пронзившей мысли, от мысли о том, что победа досталась обоим и поэтому не

оставила побеждённого, и, поэтому, нет победителя, и, поэтому, ни он не стал

тобой, ни ты не стала им… снова по-раздельности…

А бог венка оплодотворял мрак, а бог жёлтого цветка оплодотворял тление,

а бог толстых оплодотворял певцов, а бог болей оплодотворял срезанную ветку,

а Тики те Хату, соединяясь с Руру, а Тики производил Рири ка Рири1… а Луна

снова искала обманщика Эндимиона, а Лиза, мокрая, часто дышащая,

заплетённая в липкое сновидение вместе с призрачной явью, лежала с

открытыми глазами, а Эраст стоял, вцепившись в штакетник.

Господин Кабальеро с зонтиком сидел у себя на