самой однопартийной системе, где сама власть создает и защищает коррумпированных чиновников как класс, и систему эту невозможно реформировать. Если Горбачев выступал за далеко идущий, но лишь частичный пересмотр преступлений, имевших место в советской истории, то радикалы настаивали на полном пересмотре этой истории. Если Горбачев был готов ввести парламентские выборы, то радикалы призывали к публичным выборам президента и к отказу от ограничительных процедур выдвижения кандидатов, применявшихся во время первых парламентских выборов. Горбачев хотел сохранить за собой возможность модулировать свободу выражения – как для защиты своей власти, так и для регулирования процесса трансформации, чтобы сохранить его мирный характер. Радикалы хотели абсолютной свободы слова. В результате темпы радикализации активной, мобилизованной общественности в 1989–1990 годах явно опережали стратегию Горбачева по поддержанию баланса между «умеренными правыми» и «умеренными левыми», хотя он сохранял при этом за собой неизменную политическую роль гаранта равновесия между этими двумя полюсами[105].

В экономической политике Горбачев действовал осторожно, принимая полумеры, которые только усугубляли противоречия. Он сокращал полномочия министерств и центральных плановиков, но двигался медленно в деле строительства рыночных институтов, демонополизации экономики и либерализации цен (или полностью избегал этого). Следствием стало то, что к 1989–1990 годам способность командной системы координировать обменные отношения внутри экономики была подорвана, а рыночная экономика в качестве замены еще не была создана. Возможно, Горбачев полагал, что открытие экономики для мирового рынка, к которому он приступил посредством своего беспрецедентного закона о совместных предприятиях от января 1987 года, компенсирует эти недостатки. Но для этого требовалось время, равно как и дальнейшее ослабление ограничений для совместных предприятий. В краткосрочной перспективе это поставило экономику в худшее положение из возможных, оставив ее страдать от крайнего дисбаланса и отсутствия координации.

Например, стратегия Горбачева по постепенному увеличению возможностей для частной коммерческой деятельности, при этом оставлявшая такую деятельность в полулегитимном положении и под жесткими нормативными ограничениями, дала возможность коррумпированным чиновникам и организованной преступности вымогать деньги у мелких предприятий, а в конечном итоге контролировать зарождающийся мелкий частный сектор и не допускать возникновения действительно конкурентного рынка. Более того, отказ Горбачева от макроэкономической стабилизации путем либерализации контроля над ценами заставил его занимать деньги за границей и отчаянно тратить их на противодействие дисбалансу в экономике, что усугубляло скрытую инфляцию, нехватку товаров и серьезный дефицит бюджета. К середине 1990 года в Москве практически опустели полки продовольственных магазинов, тогда как у людей имелась недавно обретенная свобода громко жаловаться и мстить на выборах за сложившуюся ситуацию партийным чиновникам[106].

Это указывает на еще одно противоречие. Горбачев, в соответствии с марксистской традицией, видел в советском социализме систему, которую возможно спасти. Он обещал реализовать потенциал этой системы, продемонстрировав, что внутри советского общества скрыто «хорошее» общество («социалистическая демократия»). Для этого ему необходимо было мобилизовать «человеческий фактор» – молодых, образованных и идеалистически настроенных людей – путем снятия оков, наложенных на них коррумпированным партийным аппаратом. Как и Хрущев ранее, Горбачев утверждал, что ядром руководства будущего социалистического общества станут партийные активисты, а не партийные бюрократы. Они будут подавать пример и способствовать проявлению в людях лучшего. Горбачев утверждал, что культурная трансформация станет плодом убеждения и вдохновения и что путем к этой цели является сознательная мобилизация населения под руководством самых лучших и самых ярких партийных активистов. В противоположность этому, регулирующие институты и системы стимулов, типичные для высококонкурентных капиталистических обществ, основывались на предположении, что человеческие существа могут быть мотивированы только принуждением и жадностью, что человеческая природа в конечном итоге эгоистична и несправедлива и что дисциплина должна налагаться извне. Программа же Горбачева была основана на предпосылке, что люди в социалистическом обществе, если их должным образом вдохновлять, по сути своей милосердны и склонны к коллективизму.

Столь оптимистичный взгляд может быть по своей сути реалистичным или не очень, но это к делу не относится. В случае с Советским Союзом ясно, что реализация такого видения требовала как времени, так и улучшения материальных условий повседневной жизни людей. Однако Горбачев обнаружил, что у него в распоряжении имеется крайне мало «политического времени». Он не мог продемонстрировать коллективистский потенциал, скрытый в советских гражданах (если он и был), в короткие сроки, а на фоне противоречий в его экономической политике материальные условия ухудшались. Таким образом, многие советские граждане, озабоченные материальными проблемами и получившие свободу слова благодаря гласности, превратились в скептиков и / или критиков, быстро утратив веру в перестройку, и стали яростными противниками советских руководителей в Москве. Горбачев едва ли мог в 1990–1991 годах восстановить свой авторитет, обращаясь к этой мобилизованной оппозиции (типа движения «ДемРоссия») как к примеру новых социалистических граждан, поскольку они уже отвергали его как лидера недостаточно радикального.

В 1989–1990 годах центробежные силы внутри федерации также угрожали достичь точки невозврата. Выход из Союза встал на повестку дня в Прибалтике, межэтнические столкновения начали разгораться на Кавказе и в некоторых районах Центральной Азии, а проблема Нагорного Карабаха уже привела к открытой войне между Арменией и Азербайджаном. Здесь Горбачев пал жертвой того, что в своей программе не оценил глубину националистических настроений в республиках. Гласность создала автономную общественную арену, на которой выдвигались националистические и сепаратистские требования. Распад командной экономики ослабил узы, связывавшие экономики республик в составе Советского Союза. Экономический национализм усилил в союзных республиках рост национализма гражданского и этнического. Демократизация привела к проведению конкурентных выборов в республиканские законодательные органы, что в корне подорвало централизованную систему кадрового контроля, унаследованную Горбачевым. Отныне официальные лица республиканского уровня не могли не знать, что их политическая карьера в такой же, а может быть, и в большей степени зависит от удовлетворения интересов избирателей «внизу», чем от обслуживания политических боссов «наверху» – в Москве. Сочетание всей этой политики с нежеланием Горбачева использовать силу для подавления республиканских инициатив еще больше разозлило и деморализовало военных и КГБ – те самые институты, которые понадобились бы для предотвращения дезинтеграции, ведущей к роспуску СССР. В целом ослабление централизованного контроля и проводимая Горбачевым политика преобразований выдвинули на первый план ряд противоречий в рамках советского этнического федерализма – противоречий, с которыми советские лидеры ранее справлялись, сочетая жесткий политический контроль с экономическими привилегиями для политических конформистов[107].

У Горбачева не было реалистичной стратегии сдерживания национализма, поскольку его политика устранила как стимулы, так и угрозы, на которых зиждилась советская центральная власть. Он предполагал, что переговоры между лидерами республик, а также общенациональный референдум приведут к компромиссу, на котором будет покоиться стабильная федерация. Кроме того, он думал, что сможет обуздать как реваншистские