Но что же думали император и его советники? 5 мая Кидо признался Коноэ, что, хотя ранее император не хотел идти на такие уступки, как разоружение и наказание военных преступников, теперь, после долгой беседы с Кидо, он неохотно согласился принять эти условия. Тем не менее когда 13 мая Коноэ предупредил Хирохито об опасности советского военного вмешательства и возможности прихода к власти в Японии коммунистов, император возразил ему, что у Японии есть еще шанс нанести тяжелый удар по американцам. То есть он пока что так и не отказался от идеи последнего решительного боя [Tanaka 1988, 5, II: 217][87].

Поражение в битве за Окинаву и падение Германии наконец вынудили Хирохито отказаться от всех условий капитуляции, кроме одного – сохранения кокутай, но ради этого он еще был готов поставить на карту все и дать американцам бой на последнем рубеже. Однако какими бы ни были в тот момент его мысли, у нас отсутствуют свидетельства того, что он дал тогда указания своим советникам действовать согласно его желаниям.

Несмотря на всю эту публичную браваду, главные деятели партии мира постепенно приходили к мысли о том, что Япония должна искать пути к окончанию войны и что это будет невозможно без активного вмешательства императора. Мацутани получил разведывательное донесение, что советские силы на маньчжурской границе составляют уже 35 дивизий и 2000 танков. В этом донесении также высказывалось предположение, что в июле и августе Советский Союз перебросит на Дальний Восток дополнительные подкрепления из Европы. Мацутани, Такаги, Мацудаира и Касэ пришли к выводу, что войну надо завершить как можно скорее. Коноэ и Кидо согласились с ними[88]. Однако действовать предстояло крайне осторожно. Во-первых, необходимо было нейтрализовать сопротивление, которое, безусловно, оказали бы этой идее военные; кроме того, требовалось объединить и скоординировать усилия различных групп, стремившихся к миру, и все эти действия надо было проводить очень осторожно и в обстановке полной секретности; наконец, необходимо было убедить самого Хирохито сыграть активную роль в мирном процессе.

В то время как сторонники мира в Японии начали потихоньку искать варианты завершения войны, идея о том, что нужно пересмотреть понятие «безоговорочная капитуляция», проникла в высшие круги администрации Трумэна. Главным ее сторонником был Форрестол. На заседании Комитета трех, состоявшемся 1 мая, Форрестол спросил, не пришло ли время провести тщательный анализ политических задач, стоящих перед США на Дальнем Востоке, и задал ряд вопросов[89]. Насколько далеко должны зайти США в войне с Японией и насколько сокрушительным должен быть их удар? Должны ли США задуматься о возвращении Японии в международное сообщество наций после ее демилитаризации? Какой должна быть политика США в связи с ростом советского влияния на Дальнем Востоке? Не должна ли Япония стать противовесом СССР? Каким образом США должны добиваться полного поражения Японии в войне – стремительным, но чреватым большими потерями вторжением или длительной выматывающей блокадой? Удивительно, но Грю не подхватил мяч, брошенный ему Форрестолом. Он не решился поднять вопрос о статусе императора, лишь повторив сказанные им раньше слова о том, что решение по поводу императора нужно отложить до окончания американской оккупации. Как ни странно, дальнейший ход обсуждению, начатому Форрестолом, дал Элмер Дэвис из Управления военной информации, являвшийся сторонником «жесткого мира». Уже на следующий день Дэвис послал президенту докладную записку, в которой поддержал предложение капитана Захариаса пересмотреть требование о безоговорочной капитуляции. Дэвис предлагал два различных способа того, как об этом можно было бы объявить публично. Сам он выступал за то, чтобы это было сделано в форме обращения президента, адресованного не правительству Японии, а непосредственно японскому народу. Другим вариантом было объявить об этом через прессу.

Грю охотно поддержал идею о том, чтобы публично объявить о пересмотре понятия «безоговорочная капитуляция». Он ловко включил предложение Захариаса в программу действий, составленную его консультантами по Японии; все это помогало ему реализовать первую часть своего давнего плана установления в Японии конституционной монархии. Однако Грю опасался того, что первый вариант, предложенный Дэвисом, – прямое обращение к японцам, а не к правительству – вызовет немедленное отторжение. Он сказал, что в интересах США сделать заявление через прессу, которое «произведет на японцев определенный эффект». Леги согласился с предложением Грю и 6 мая написал черновик президентской речи [Mills 1951: 52–53; lokibe 1985, 2: 148–149][90].

8 мая, на свой шестьдесят первый день рождения, Трумэн получил известие о капитуляции Германии. Президент собрал пресс-конференцию и зачитал официальное обращение, посвященное Дню Победы в Европе. Ближе к концу своей речи он затронул тему войны на Тихом океане. Трумэн сказал, что дальнейшее сопротивление Японии приведет только к полному уничтожению ее военно-промышленного комплекса, и заявил: «Наши удары не прекратятся до тех пор, пока японские армия и флот не сложат оружие на условиях безоговорочной капитуляции». Однако сразу после этого президент задал риторический вопрос: «Но что же будет означать безоговорочная капитуляция вооруженных сил для японского народа?» Тем самым он дал понять, что речь теперь идет о «безоговорочной капитуляции вооруженных сил». Далее Трумэн пояснил, что это означает «отстранение от власти военной верхушки, которая привела Японию на грань катастрофы», «возвращение солдат и моряков к их семьям, фермам и работе» и «окончание агонии и страданий японцев, тщетно надеющихся на победу». Он заявил также, что все это не означает «уничтожения или порабощения японского народа»[91].

Теперь, когда «безоговорочная капитуляция» означала только безоговорочную капитуляцию вооруженных сил, а японскому народу больше не угрожало уничтожение, консультанты по Японии из Госдепа добились решения двух важнейших задач, из-за которых им приходилось так много спорить со сторонниками «жесткого мира». Однако в обращении президента не было дано ответа на самый главный вопрос из всех – о статусе императора.

Как ни странно, журналисты не обратили особого внимания на существенную оговорку, сделанную Трумэном относительно безоговорочной капитуляции. Более того, похоже, и сам Трумэн не понял, что именно имели в виду его советники, включившие в его речь эти слова. Однако мимо японцев все это не прошло незамеченным. Захариас, пересказывая обращение Трумэна в первой из шести своих пропагандистских радиопередач, постарался, чтобы смысл сказанных президентом слов дошел до японской партии мира. Более того, он заявил, что послание президента можно сравнить с Атлантической хартией, хотя сам Трумэн этого не говорил. Благодаря радиопередаче Захариаса Того узнал, что понятие «безоговорочная капитуляция» теперь трактуется не так широко, как раньше [Truman 1955: 207–208; Hatano 1990: 307][92].