Покамест капитан предложил мне подняться в гондолу и чувствовать себя как дома; желательно только ничего там не трогать.

Сам же Степан остался снаружи, занявшись изучением приборов и настройкой регуляторов.

Я, как и было велено, поднялся по грубой веревочной лестнице, пролез в люк и увидел на удивление просторную кабину. Быть может, так лишь казалось из - за царившей в ней пустоты. С рельсов на потолке безжизненно спадали огромные мешки, которые можно было опускать и фиксировать при помощи защелок; на корме и носу громоздились до самого верха ряды бочек и ящиков. Однако середина гондолы оставалась свободной, разве что стеклянные лампы свисали на крюках с балок. Под колпаками вместо фитилей сияли желтым светом колбы, заполненные жиром. И где только Степан их раздобыл?

Справа, на другом конце от входа, в стену было врезано несколько деревянных ступенек. Взойдя по ним, я очутился в помещении, битком набитом трубами, рукоятями и кнопками всякого толку. Часть корпуса представляла собой толстое стекло, местами помутневшее и поцарапанное.

Кое-где торчали рычаги в половину моей руки, а то и больше. В капитанской рубке ярко мерцали кнопки, а из пола торчали педали управления.

Внезапно, без всякой видимой причины, меня охватила уверенность, что за мной наблюдают. Я застыл на месте, не отрывая взгляда от окна. Сзади не слышалось ни звука - ни шагов, ни скрипа ступенек, ни даже дыхания… и все же, я всем нутром чувствовал, что в рубке я не один. Но опасности не ощущалось. Я медленно повернулся.

В одном шаге от меня стоял маленького роста худощавый господин, однако, в худобе его отнюдь не ощущалась хрупкость или болезненность. Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих стариков. Брился, казалось, он довольно редко, потому как весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою чистят на конюшне лошадей. Маленькие умные глазки бегали из - под высоко выросших бровей. Никакими стараньями нельзя было докопаться, из чего состряпан был его камзол: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на кожу, какая идет на сапоги; назади вместо двух болталось четыре полы. На шее у него тоже было повязано что - то такое, чего нельзя было разобрать: чулок ли, подвязка ли, или набрюшник, только никак не галстук. Если бы я встретил его, так принаряженного, где - нибудь у церковных дверей, то, вероятно, дал бы ему медный грош.

– Я – Николай. Ваш новый пассажир.

Он ничего не ответил, а лишь продолжал сверлить меня взглядом.

В этот момент во входном проеме возникла голова Степана.

– Кузмич, отойти! – велел капитан. – Не смущай барина.

Оборванец, не проронив ни слова, отошел в сторонку, достал из матерчатой сумки фуражку и натянул на голову. Сзади в уборе было проделано отверстие для косички.

– Он не говорит, – пояснил капитан, залезая в рубку. – Ему язык отрезали. Кто, и за какие грехи, не ведаю. Я его уже таким подобрал. Чёрт он надежный, только больно уж тихий.

– Оно и видно, – ответил я, продолжая разглядывать грязное смотровое окно.

За бортом ветер дул порывами, то усиливаясь, то ослабевая. Деревья скрипели, точно жаловались на непогоду, но никто не внимал их стонам.

- С дороги! - потребовал незнакомый голос.

- А я никому и не мешаю, – сказал Степан, не оборачиваясь.

К нам присоединился еще один мужчина, улыбчивый и полноватый. На нем, не смотря на летнюю пору, была черная меховая шапка с отворотами, закрывавшими уши, и бурая кожаная куртка, застегнутая на медные пуговицы из разных наборов.

– Это Митрич, – сказал Степан, продолжая дергать рычаги на приборной панели. – Не обращайте на него внимания, барин.

– Как можно, Степан Макарович? - Толстяк притворно оскорбился. – Митрич, – протянул он мне руку.

– Николай...

Рука его была столь крепка, что казалось, словно ладонь моя угодила в тиски.

- Кузмич, проверь канаты, – стал раздавать ценные указания Степан. - Митрич, что с водородом?

- Заправлен под завязку. Думается, хватит на несколько рейсов.

- Утечку устранили?

- Так точно капитан, устранили, - кивнул толстяк и повернулся ко мне. – Так - с, вы летали когда – нибудь?

В памяти моей вдруг вспыхнул день, когда армейский дирижабль подобрал нас со шпиля башни Адмиралтейства. Там внизу, на улицах Нового Петрограда, кипела бойня, а мы с Настей и Лыковым висели на веревочной лестнице над этой страшной пучиной.

– Приходилось, – ответил я.

- Вам же лучше. Напачкаете тут - сами будете вытирать. Договорились?

- Договорились. Мне куда-нибудь присесть?

Окинув узкую кабину взглядом, Митрич не обнаружил ни единого уголка, сулящего удобство.

- Обычно мы пассажиров не берем, - извинился он. - Уж простите, но кают первого класса на этой кляче с роду не было.

- Как – нибудь переживу. Не стоит беспокоится.

- До города час лету, потом еще полчаса, чтобы подготовиться к высадке, – объявил капитан. Где желаете сойти?

– На башне Адмиралтейства...

– Вы – безумец, барин, – заявил Митрич.

– Коков есть. Обратно не затолкаешь, – ответил я словами Фёдора Михайловича.

– Ваша воля, - Степан покачал головой и снова опустил глаза на пульт, над которым колдовали его руки. – Граждане, по коням!

Степан подался вперед и дернул один из рычагов. Над рубкой что - то от чего - то отсоединилась и к чему - то пристыковалась. Кабину заполнил гулкий металлический лязг.

Капитан взялся за рукоять и подтянул к груди переключатель.

Пол слегка накренился. Это воздушное чудище неторопливо пришло в движение, по обшивке корпуса с пронзительным скрежетом заскребли ветки. Поначалу дирижабль поднимался сам по себе, без участия паровой или машинной тяги, за счет одного только водорода, заключенного в шишковатые баллоны над гондолой. Ни качки, ни толчков не ощущалось - только смутное ощущение полета. Наконец воздушный корабль воспарил над лесом, оставив древесные кроны под брюхом, и начал забирать все выше и выше.

Все протекало на много спокойнее, чем я ожидал. Если не считать поскрипывающих канатов и пустых ящиков, что заерзали по полу в грузовом отсеке, обходилось почти без шума.

Но тут Степан выдвинул на колени некое подобие штурвала и щелкнул по очереди тремя