Вопреки моим измышлениям, памятный камень острога Усть-Бийск вовсе не был расположен в геометрическом центре городка, где-нибудь на главной площади, которой здесь, по сути, и не было. Её роль, как я понял, вообще исполнял двор полусотника. Ну, действительно, а что здесь такого? В остроге проживает не больше полутысячи человек, и возможности для расширения территории, занимаемой крепостицей, нет даже в теории. В ближайшие годы, так точно. Торг, на который съезжается ещё тысячи две-три человек, устраивается на очищенном от леса поле перед воротами острога, ну и зачем при таких раскладах нужна эта самая центральная площадь в крепости?

В общем, с месторасположением местной «святыни» я промахнулся. И понял это, лишь когда Стоян Смеянович, попетляв по городку, привёл нас к возведённой над Бием стене и наблюдательной башне-маяку, у подножия которого расположилось здание, выглядящее, как лабаз с крышей, сделанной из корпуса перевёрнутой кверху брюхом ладьи. Натуральный «длинный дом» эпохи викингов!

Оказавшись внутри просторного помещения, изогнутый потолок-крыша которого опирался на покрытые резьбой мощные деревянные столбы, я лишь убедился в первом своём впечатлении. Перед нами был классический бражный, или, как его ещё называли, «медовый» зал — огромное не разделённое на комнаты пространство, центр которого занимал не менее внушительный очаг… точнее, выложенное из камней и приподнятое над полом кострище длиной добрых четыре метра и шириной два. За ним расположились два длинных широких стола с лавками, на которых могло бы разместиться, пожалуй, всё стрелецкое «войско» острога и ещё осталось бы место для гостей. Образованный этими столами широкий проход, в котором, при желании, можно было устроить хоть бальные танцы, хоть добрую драку «стенка на стенку», перегородил третий стол, поставленный поперёк зала, полагаю, для хозяев пира. А вот за ним, в самой дальней части длинного дома, виднелась натуральная каменная скрижаль высотой добрых два метра. Именно к ней нас и повёл полусотник. На этот раз, правда, он и не думал лететь вперёд, как угорелый, как это было на улицах городка, и сбавил ход, позволяя нам со Светой внимательно рассмотреть довольно скромное убранство медового зала.

Впрочем, вполне возможно, что причиной очевидной медлительности Стояна Смеяновича было вовсе не желание потрафить гостям, а ожидание появления того самого хранителя памятного камня, что должен был провести наше испытание. А характерник, словно подгадав момент, соизволил выйти навстречу, лишь когда мы оказались в каких-то пяти-шести шагах от предмета его охраны. И не один. Следом за здешним хозяином, из-за камня, за которым, очевидно, находился то ли торцевой вход в дом, то ли отгороженная часть общего зала, вышли все четыре острожных десятника. Были они насторожены, хмуры и при оружии. Что ж, этого следовало ожидать.

— Ерошка, смотри, — Света отвлекла меня от дурных мыслей, кивком указывая на камень. Я присмотрелся и… чуть не ахнул, поняв, на что именно указывает моя подруга.

В Хольмграде распространены два типа записи ментальных манипуляций. Собственно, всемерно одобряемая и продвигаемая как философами, так и естествознатцами «формульная» запись, представляющая собой фактически описание любой ментальной манипуляции с помощью созданного специально для этих целей постоянно шлифуемого математического аппарата, и признанная устаревшей архаичная символьная запись, весьма неудобочитаемая и довольно неточная ввиду многозначности составляющих её условный «алфавит» символов, более присущая старинным описаниям наговоров, замороков и чар. Казалось бы, при наличии выверенных и точных формул, такая запись должна была давно захиреть и кануть в Лету, но… был у неё один плюс, благодаря которому она влёгкую переигрывала стройность математических формул, предельно точно описывающих современные воздействия. Символы этой архаики, нанесённые на предмет и запитанные хоть волей оператора, хоть современными накопителями, сами создают нужное воздействие, наделяя носитель «запрограммированными» в такой надписи свойствами. Тогда как «идеальные» выверенные до последнего знака после запятой, математические формулы так и остаются обычными записями. Запитай их хоть от накопителей ледокола «Грумант», толку не будет.

Примером тому, кстати, могли служить как наши со Светой арбалеты, так и вообще подавляющее большинство вооружения Яговичей. Всё их снаряжение, от одежды до подсумков и от пистолетов до последнего швыркового ножа, было расписано символами, дошедшими до нас чуть ли не из времён неолита, и буквами из алфавитов языков, вымерших ещё «до сотворения Мира»[2].

Так вот, тот самый памятный камень, ради испытания на котором мы и пришли в «медовый зал» Усть-Бийского острога, был буквально испещрён знакомыми мне рунами, чертами и прочими резами с иероглифами. Не похожими. Такими же! Более того, некоторые из бросающихся в глаза, благодаря использованию уж слишком запоминающихся знаков-символов, цепочек я мог бы даже расшифровать и с успехом переложить на современную формульную запись, не боясь потерять за разночтениями основной смысл и суть заложенных в них воздействий с тем, чтобы при осуществлении ментальной манипуляции на основе описанной математической модели не бояться получить иной результат. И это было удивительно, хотя… и не настолько, чтобы вопить о невозможности такого совпадения. В конце концов, говорим же мы с аборигенами на одном языке, пусть даже на слегка разнящихся его диалектах, да и то всё их различие обусловлено лишь разницей в произношении некоторых слов акцентом, по сути. Так почему бы не допустить, что это не единственный пример сходства наших миров?

Жаль, что долго крутиться около камня нам не позволило «высокое собрание». Характерник застил обзор. Он, кстати, вопреки ожиданиям, основанным на байках моих родных мест, не был похож на казака — ни на запорожского, за неимением оселедца и шаровар, ни на донского, за отсутствием папахи и черкески с газырями. А вот за стрельца из отряда полусотника Хляби я бы его принял запросто. Тут тебе и укороченный кафтан уставного зеленовато-серого колёра, и сабля на боевом поясе. Только вместо перевязи с огненным припасом, на широком и крепком ремне, перекинутом через его плечо, какие-то разнокалиберные висюльки навешаны, и шибает от них возмущениями в ментале, как от работающего под чрезмерной нагрузкой домашнего накопителя. Возрастом же молча оглядывающий нас со Светой характерник был едва ли старше того же полусотника или двух его «старых» десятников. Лет сорока с виду, может быть, чуть старше. Может быть. В короткой, ухоженной не в пример рядовым стрельцам бородке вон седина мелькает, да и морщин у хозяина памятного камня тоже в достатке. А может, то просто тени от масляных светильников, освещающих «медовый зал» так падают… Нет, не возьмусь судить. Глаза у характерника яркие,