Но и после того дня никто спокойно не говорит. Все друг друга в чем-то убеждают, спорят, с чем-то не соглашаются. Не слышно звуков рояля. Тетя Наташа не рисует мне по вечерам забавных картинок, и дядя Николай Иванович не рассказывает страшных сказок. Мама постоянно сердится на Таню, которая забросив гаммы и этюды, разыгрывает бравурные марши и революционные песни, участвует в каких-то сходках, митингах, гимназических собраниях.

— Ну что ты понимаешь во всем этом? — раздраженно говорит мама. — Твое дело кончать гимназию и заниматься Музыкой. Участвовать в политике и без тебя слишком много охотников. Папа был бы очень недоволен, узнай он об этом.

Но Таню не удержишь. Как-то она проносится мимо нас с мамой на грузовике. Девочки и мальчики ее возраста стоят в кузове, держась друг за друга, хохочут, поют и разбрасывают какие-то бумажки.

— Прокламации, — неодобрительно говорит встречный старичок, рассматривая одну из них. — Плохо, когда в государственные дела встревают желторотые птенцы. Выдрать бы каждого третьего, поумнели бы…

Революция, прокламации, депутаты, делегаты, меньшевики, большевики, анархисты… Сколько незнакомых новых слов. Надо спросить маму, что они значат.

Но еще не успев узнать, я и сама оказываюсь втянутой в политику. Таня берет меня погулять в Сукачевский сквер, там мы встречаемся с ее подругами по гимназии и какими-то оживленными молодыми людьми. Мне вручают пачку бумаг, ставят у входа, говорят, что надо делать и, отбежав в сторонку, усаживаются на скамейке. Всем весело. Мне тоже.

— Голосуйте за номер четвертый, — говорю я, умильно протягивая листки прохожим. — Голосуйте за партию кадетов! Номер четвертый.

Сначала все идет хорошо: некоторые, улыбаясь, берут у меня листки, другие с равнодушным или озабоченным видом проходят мимо. Одна дама гладит меня по голове и дает горсточку кедровых орехов. И вдруг какой-то седой господин останавливается рядом, выхватывает у меня из рук всю пачку и сердито и громко кричит:

— А ну, марш отсюда! Это что еще за безобразие?! Трагедию в фарс…

Я начинаю отчаянно реветь. Таня со своей компанией подбегает к нам. Молодые люди пытаются отнять листки у сердитого господина. Все кричат. И тут — о счастье! — из аллеи появляется мой дядя Николай Иванович. Он быстро улаживает инцидент, что-то объясняет седому господину, называя его по имени отчеству. Пристыженные Танины приятели и приятельницы гурьбой уходят, а мы садимся на скамейку и Николай Иванович о чем-то долго и серьезно говорит с Таней.

— Неужели ты не видишь в каком состоянии твоя мама? — слышу я. — Неизвестно, что с твоим отцом, где братья. Живы ли они все? А ты занимаешься какими-то глупыми играми и еще ребенка таскаешь за собой!

Таня сидит, низко опустив голову, а он пониженным голосом говорит ей что-то еще, отчего у нее начинают дрожать губы. Потом Николай Иванович подзывает меня и говорит, что все это была шутка — не очень удачная, правда — но что маме об этом говорить не стоит, у. нее последнее время часто болит голова, и надо стараться не волновать ее. Я обещаю. Однако, мне очень хочется поговорить о происшедшем с мамой и спросить ее кое о чем. Например, что такое партия кадетов? И почему за нее нужно голосовать? Что такое фарс и что такое трагедия? Но вечером, когда мама, поцеловав меня на ночь, садится рядом с книжкой — самое время для задушевного разговора — г- я смотрю на нее и вижу, что она вовсе не читает, а смотрит куда-то в пространство, плотно сжав губы и лицо у нее такое грустное, что мне и самой становится очень грустно, и я понимаю, что не надо приставать к ней с вопросами.

Снова все приходит в движение. Дедушку с бабушкой выселяют из их квартиры.

— К власти пришли большевики, — хмуро сообщает мне брат Алеша.

В доме появляются два энергичных молодых человека — громкоголосые, черноволосые и кудрявые. Они всем распоряжаются, говорят, что можно взять и что нельзя.

— Соберите личные вещи. Из библиотеки вам разрешается взять тридцать книг по своему усмотрению. Картины — три штуки. Остальное пусть остается на своем месте. Квартира будет опечатана, впоследствии специальная комиссия разберется.

Бабушка лежит у себя в спальне с компрессом на голове. Дедушка с мрачным видом ходит вдоль полок с книгами. Мы теперь будем жить отдельно. Мама сняла квартиру на Дегтев-ской улице № 21. И мы первые покидаем дедушкин дом, увозя с собой несколько скромных предметов мебели и бабушкин рояль, который занимает половину нашей маленькой столовой. Таня учится в высшем музыкальном училище и «имеет право на владение инструментом», как сказано в полученной откуда-то бумажке, с которой все очень носятся. Бабушка и тетя Соня, которые уже выучились играть, права на владение не имеют.

На новой квартире я получаю гораздо больше свободы. Гулять со мной некому. Мама с утра до вечера дает уроки и еще ходит на барахолку продавать вещи. Пожилая бабушкина горничная Лида, переехавшая с нами, вздыхая, готовит обед. Брат Коля — душа нашего дома, веселый и добрый, куда-то исчез, мои вопросы остаются не отвеченными, и мне строго сказано о нем вообще не говорить. Таня целыми днями пропадает в гимназии и в музыкальном училище, а по вечерам ее не оторвешь от рояля. Брат Алеша в гимназию ходит редко, больше лежит на кровати, упершись взглядом в потолок. На него возложена обязанность заниматься со мной. Уроков с ним я побаиваюсь и старательно учу все, что он задает. Но у меня остается много времени, и я провожу его во дворе, где у меня появились подружки, с которыми я играю в интереснейшие игры. Днем все хорошо. Но вот ночью…

Наверное, обыски бывали не каждую ночь, но сейчас мне кажется, что лишь только дом успокаивался и затихал, входная дверь начинала содрогаться под ударами, и через минуту комнаты заполнялись вооруженными солдатами, грохотом, хриплыми голосами и чужим неприятным запахом. Иногда обыск продолжался совсем недолго — солдаты топоча пробегали по комнатам, заглядывали в шкафы, под кровати и также поспешно убегали. Иногда он длился бесконечно. Искали разное: оружие, драгоценности, какие-то бумаги, людей, выворачивали ящики, разбрасывали по полу книги и белье. Иногда командовали солдатами люди спокойные, даже вежливые. Задавали маме какие-то вопросы, выслушивали, записывали. Не найдя того, что искали, говорили: «Ну вот и хорошо». Но бывали и грубые, неприятные, норовившие что-то сломать, наступить на валявшиеся на полу вещи.

Во время обыска я всегда стояла рядом с мамой,