— Красиво! — упавшим голосом ответила я. — А вы не знаете, где Дегтевская улица? Она тут где-то начиналась. Мы там жили.

— Вот тут, гражданка, вам повезло, — радостно отвечает шофер, — Улицы-то в основном переименованы, старорежимные названия и не помнит никто, да у меня тесть на этой улице родился и вырос и по-новому звать ее отказывается. Вот она — до самой Ангары идет.

Да, это Дегтевская улица. И дом — вон он. Стоит. Красный кирпич, побуревший от времени. Крытый подъезд. И тут воспоминания с такой силой набрасываются на меня, что, подавляя их, я испытываю физическую боль в груди и горле. Я продолжаю разговаривать с шофером, что-то говорю Вале, детям, а сама убеждаю воспоминания повременить немного. Потом, потом, ночью во всем разберусь… Как же это я умудрялась гак долго держать их под спудом?..

Когда мы возвращаемся в теплушку, мама внимательно смотрит на меня, выслушивает бодрый, несколько сбивчивый рассказ о том, что нам удалось повидать, поит нас чаем, а потом незаметно для других кладет руку на мою. И я, собирая чашки, незаметно касаюсь губами ее щеки. Все.

Ночью, когда вагон засыпает, я сдаюсь. Даже не пытаюсь сопротивляться натиску воспоминаний. Они бегут перед глазами, то строго последовательно разворачивая действие, то выхватывая вдруг какой-то эпизод, высвечивая его.

Первые годы в огромной, похожей на музей, дедушкиной квартире пролетели незаметно. Утром дом пустел. Таня, братья и Сережа — дядя, ровесник моего старшего брата — уходили в гимназию, дедушка — в судебную палату, которая находилась в том же дворе. Мама сидела у него в кабинете и что-то писала — приводила в порядок библиотеку, Я же, обнаружив в гостиной такой же китайский шкаф, как тот, что был у нас в Плоцке, часами путешествовала с китайскими принцессами по ступенькам их дворца, А иногда ложилась на шкуру бурого медведя, положив перед собой книгу, и читала, забыв обо всем на свете.

Зима стояла лютая. Гулять меня почти не водили. В доме пылали печи, и истопник, осторожно ступая, проносил по коридору все новые и новые охапки дров. Часам к трем, к обеду, дом оживал — возвращались с занятий гимназисты. За обеденный стол только своих садилось четырнадцать человек, да еще обычно приходило человека три-четыре знакомых. Я сидела рядом с мамой, старалась есть так, чтобы мне не делали замечаний и внимательно слушала разговоры. Только мало что понимала. Война, война, война, фронт, раненые, убитые, Распутин, дума, в газетах пишут, папа пишет… Мальчики о чем-то горячо спорили, а дедушка останавливал их, говоря, что они еще слишком молоды, чтобы судить. После обеда мама и ее сестры уходили — сначала учились на курсах сестер милосердия, потом стали дежурить в госпитале. Весной 1915-го года старший брат окончил с золотой медалью гимназию и уехал в Киевское артиллерийское училище. С ним вместе уехал и наш юный дядя Сережа. Через год также блестяще закончил гимназию и второй брат и уехал на фронт добровольцем. Дважды за это время мы с мамой ездили на свиданье с папой — один раз в Петербург, другой — в Киев.

Перед Рождеством 1916-го года папа приехал к нам в Иркутск. Елка, подарки, музыка, шумные игры. А вечером взрослые собрались в гостиной у круглого стола и горячо говорили о чем-то мне непонятном и невеселом. Я побрела в комнату сестры, откуда слышались звуки музыки. Там собрались подруги сестры и большие мальчики. Один из них, высокий и худенький, забавно изогнув брови пел что-то о мокрых бульварах и о кокаинеточке (мне тут же представилась девочка с локонами, как у меня — на моем языке они назывались «коки-лёки», — она бежит по мокрым дорожкам, ей холодно и страшно). Но тут сестра обрывает игру и поспешно выпроваживает меня из комнаты.

— Иди, иди, займись своими игрушками — вон тебе сколько надарили. Не вертись под ногами.

Я с достоинством удаляюсь, но достоинства хватает только до дверей спальни. Хватаю мишку, бегу с ним в слабо освещенный дедушкин кабинет, забиваюсь с ногами в кожаное кресло и заливаюсь горьким плачем. Там меня и находит папа. Он берет меня на руки. От его непривычной военной формы пахнет чем-то непривычным. Он подсаживается со мной к роялю и начинает рассказывать сказку собственного сочинения про то, как крот и ежик уговорились спасать зайчишек от злого и жадного волка. Крот рыл норки, куда зайчики могли юркнуть во время погони, а ежик ложился у входа, свернувшись в клубочек, и пребольно колол волка в нос, когда тот хотел схватить зайца. И лису колол. А оправившиеся от страха зайчишки сидели в норке, ели яблоки и смеялись над волком. Вот так! Папа наигрывает веселую песенку и в музыке ясно слышится «хи-хи-хи», а потом строит печальное лицо и играет песенку очень скучную — это волк жалуется, что у него болит нос, хочется есть, а зайчика так и не удалось схватить. Потом вдруг клавиши начинают стрекотать у папы под пальцами — это болтушка-сорока растрезвонила по лесу, что произошло… Мне так уютно у папы на руках, так нравится, как он играет, а папа уже говорит о том, как будет хорошо, когда кончится война, и будем мы опять все вместе, и я начну учиться музыке, и будем мы с ним сочинять сказки и рассказывать их друг другу и музыку сочинять… Я слушаю, мне хорошо, глаза слипаются, и я засыпаю. А на утро узнаю, что папа уехал, и буду горько-горько плакать, словно почувствую, что никогда больше его не увижу.

Скрипит, покачивается вагон, вздыхают, бормочут, похрапывают его обитатели, а я лежу без сна, уставившись в нависающую надо мной темную доску нар, и снова вспоминаю.

Огромный овальный стол. Как всегда много народа. Горничная с большим блюдом в руках неторопливо обносит обедающих. Дедушкино место незанято, и бабушка время от времени поглядывает на часы. Вдруг дедушка входит. Он одет непривычно — в черный длинный сюртук и полосатые брюки. Торжественный и мрачный. Останавливается возле своего стула и, взявшись за спинку, говорит странно отчеканивая слова:

— Я сейчас от губернатора. В России революция. Государь отрекся от престола.

Делается тихо-тихо. Потом муж одной из моих теток говорит насмешливо:

— Давно пора.

— Не смейте! — вскрикивает бабушка. — Не смейте так говорить. В моем доме… Я не позволю…

Она прижимает платок ко рту, вскакивает и выходит