обеда мужчины уходят в курительные комнаты, чтобы обсудить важные вопросы наедине, но у госпожи Десятовой курительной не было. В столовой с гостиной Анна Николаевна курить брату не разрешила, спальные комнаты и комната Леночки тоже для дыма не предназначены, поэтому статскому советнику пришлось уходить в прихожую. Соответственно, я вынужден был составить ему компанию.

Дом вдовы надворного советника гораздо больше, нежели дом моей хозяйки, поэтому и прихожая вместительнее. Но все равно, она оставалась прихожей и место для сидения одно — невысокий табурет, на который присаживались, чтобы обуться. Туда, на правах старшего, уселся Леночкин папа.

— Вы курите? — поинтересовался статский советник, вытаскивая из кармана внушительный золотой портсигар, украшенный синими и красными камушками.

— Курил, потом бросил, — ответил я.

— Напрасно бросили, — заметил Георгий Николаевич, зажигая спичку. — Курение, знаете ли, способствует работе мысли, настраивает на философский лад.

Я только пожал плечами. Не станешь же пересказывать, что думают о курени в будущем?

— У меня к вам только один вопрос — каковы ваши планы на будущее? — спросил Бравлин, выпуская клуб дыма.

Нюхать табачный дым неприятно, хотя и приобрел некоторую закалку из-за своих коллег, забегавших ко мне, из-за полицейских, смолящих не только папиросы, но и ядреную махорку, выращенную на собственном огороде. Стараясь не закашляться и сохранить невозмутимое лицо, ответил четко и коротко:

— Заниматься своим делом, готовиться к получению диплома экстерном.

— Я имел в виду — далекие планы.

— Планы простые — жить, работать. После окончания Леночкой гимназии явлюсь к вам официально просить руку и сердце вашей дочери.

— Вы уже получили согласие родителей посвататься? — посмотрел на меня Бравлин.

А говорил, что будет только один вопрос.

— О своих намерениях посвататься я им написал, ответа пока не получил, но родители мне давно сказали, что моему выбору препятствовать не станут. К тому же, время у нас еще есть.

Подумав, добавил чистейшую правду:

— Единственное, о чем меня просила матушка, чтобы моя будущая невеста была из приличной семьи, пусть даже не очень богатой и неродовитой.

Хотел еще сказать, что готов жениться на Леночке, будь она дочерью крестьянина или мясника, но не стал.

— Род Бравлиных известен со времен Михаила Федоровича! — горделиво вскинулся Георгий Николаевич. — Богатства, разумеется, у нас поменьше, нежели у вашего папеньки, но моя дочь не будет бесприданницей!

Георгий Николаевич вытащил из кармана маленькую походную пепельницу, открыл крышечку и аккуратно затушил окурок. Потом достал еще одну папиросу, опять закурил.

— Если будет приданное, неплохо, — улыбнулся я. — Даст бог, у нас с Леночкой появятся свои дети, то деньги лишними не станут.

— Но все-таки, Иван Александрович, каковы ваши планы? Я уверен, что в Череповце вы долго не пробудет. Неужели вице-губернатор не подыщет место для своего единственного сына? И не в Новгороде даже, а в Петербурге. Мне, как отцу, важно знать — где окажется моя дочь?

— А вот здесь, Георгий Николаевич, ничего не могу сказать, — покачал я головой. — Сам просить у батюшки тепленького местечка не стану. У меня имеется служба, меня устраивает здешняя жизнь. Разумеется, мечтаю, чтобы появилась жена. Если переведут в Новгород или Санкт-Петербург — так тому и быть. Разумеется, если Лена не будет против.

— Я сегодня встречался с Лентовским, — сообщил статский советник. — Мы с ним хорошо знакомы — он раньше служил в Белозерске прокурором. Николай Викентьевич дал вам самую лестную характеристику. Еще, как оказалось, я подложил изрядную свинью нашему судебному следователю, когда рассказал Его Превосходительству, что тот постоянно сидит в своем кабинете.

— Главное, чтобы дело делалось, — хмыкнул я. — А уж сидит ли следователь в кабинете, бегает ли, это неважно.

— Знаете, господин Чернавский, первоначально хотел сказать, что откажу вам, — улыбнулся Бравлин. — Теперь говорю — приходите, я дам согласие. Если, разумеется, ничего не изменится.

— Если Леночка не передумает, — уточнил я.

— Леночка? А вы?

— А что я? Нужно быть полным дураком, чтобы пройти мимо своего счастья.

[1] Орден св. Анны 2 степени и орден св. Станислава 1 степени.

[2] Безусловно, читатели догадались, что это сказал д′Артаньян во время беседы с Арамисом.

Глава одиннадцатая

Служебное совещание

Вчера сидел за столом, сервированным фарфором и хрусталем, общался с родителями будущей невесты, улыбался самой прекрасной девушке в мире, даже умудрился, когда родители отвернулись, чмокнуть ее куда-то пониже ушка и повыше шейки, а сегодня…

Сегодня стою около длинного стола в покойницкой, на котором лежит наша «находка» и наблюдаю за действиями господина Федышинского. Был бы здесь скелет или «свежий» покойник, право слово, было бы легче. Полусгнившие почерневшие останки куда неприятнее. Даже в субботу, когда рассматривали покойника возле дороги, было не так противно.

— Sic transit gloria mundi[1], — хохотнул доктор, заметивший мое состояние.

Не нужно учить латынь, чтобы перевести цитату. Слишком она известна. Даже, не побоюсь сказать — затаскана. Знаю, рано или поздно каждый из нас превратится в нечто подобное, но сами мы такое не увидим.

Мог бы, господин доктор и вчера осмотреть останки, выдать мне Акт заключения, но статский советник тоже человек и по воскресным дням не работает. Вон, ручонки-то дрожат, а если дыхнет в мою сторону, то «выхлоп» перебивает запахи морга. Не знаю, чьи запахи убойнее — перегара или застарелых трупов? Вечером придется проветривать шинель и «подменку» не в сенях, а во дворе. Покамест же внимал словам доктора и делал небольшие пометки. А господин Федышинский устало вещал:

— Покойный — мужчина, от сорока пяти до пятидесяти лет от роду, рост — под три аршина, волосы — черные, с проседью, убит твердым предметом, наподобие металлического шара. Уж очень вмятина на затылке округлая. Это не топор, не кувалда. Пальцы, как я и предполагал, отрезаны позже, после убийства. Зубы покойного в хорошем состоянии, а это удивительно для его возраста.

— Михаил Терентьевич, вмятина на затылке одна? Нет ли еще чего-то? Переломов? Каких-нибудь следов борьбы? — спросил я.

— Если они и были, то теперь не скажешь, — хмыкнул доктор. — Про синяки да ушибы только господь бог ответит. Косточки — за исключением отрезанных, не сломаны, повреждений позвонков и ребер не вижу.

— Ясно-понятно, — вздохнул я. — Дядька-то, судя по всему, здоровый был, с таким справиться непросто. Невозможно сказать — была ли