Шрифт:
Закладка:
Сладкая дрема мягко давила на веки. Шумел ветер, однотонно шелестели шины на асфальте. И Анюта заснула.
Она проснулась оттого, что по ее лицу ползла какая-то букашка. Она вздрогнула, испуганно отмахнулась, открыла глаза. И сейчас же зажмурилась от слепящих, хотя еще и не горячих лучей солнца, которое высунулось из-за края чуть-чуть дымившейся степи. Было непривычно тихо, пахло землей и бензином. Машина стояла на обочине шоссе, неподалеку от белого здания дорожной станции. Длинная густая тень тянулась от нее по стерне. Шофер Даня сидел на мешке рядом с Анютой и, посмеиваясь, щекотал ее соломинкой.
— Не дури! — сказала Анюта и рассмеялась.
— Ох, какие у вас, мамзель, ресницы! — шутливо проговорил Даня. — Ну прямо как крылья!
— Не дури, Данька… — Она отбросила полы тулупа и поднялась во весь рост. — А где батя?
— Заправляется, — усмехнулся он, кивая на станцию.
Анюта спрыгнула на землю, расправила на коленях платье и торопливо зашагала к станции. В буфете было пусто, тепло и душновато, как бывает в помещениях, которые еще не проветрили после ночи. На беленых стенах спали мухи. Полная буфетчица с недовольным лицом вытирала на столиках клеенки. Отец, сняв шапку, стоял на пороге и жалобно упрашивал:
— Клавочка, один посошок только!.. Дай ты мне Христа ради, пожалуйста!
— Буфет еще закрыт, гражданин, — сердитым сонным голосом отвечала буфетчица, не глядя на него.
— Так ведь только сто грамм, Клавочка…
— Горе мне с вами! — Она отшвырнула тряпку и пошла за стойку. — Ни днем, ни ночью от вас покоя нет!
Анюте было мучительно стыдно, лицо ее ожег румянец, она вплотную подошла к отцу и горячо зашептала на ухо:
— Батя, да как же вам не совестно!
— Ступай, ступай, — негромко заворчал Галушка. — Мне поправиться надо…
Анюта бесцельно брела по шуршащей под ногами стерне. Две короткохвостые перепелки быстро-быстро побежали впереди, нехотя вспорхнули и низко над землей полетели куда-то за бугор. Набежал свежий ветерок, принес от недалекого хутора горьковатый запах кизячного дыма.
— Э-гей-эй! Анюта, поехали! — услышала она крик шофера и оглянулась.
Отец и Даня махали ей у машины шапками.
Анюта вернулась к машине. У отца поблескивали повлажневшие глазки. Не глядя на нее, он сказал виновато:
— Ты того… не серчай… — и протянул ей пару толстых конфет в красивых обертках.
— Да ну, батя… — покачала она головой. — Одно горе с вами!
— Ты девчонка, и, значит, не понять тебе, какая необходимость бывает человеку поправиться, ежели он с вечера выпил, — миролюбиво поучал дочь Галушка.
— Вы всю жизнь «поправляетесь»!
— А вот и не всю!
— Теперь небось в Ростове «поправляться» будете!
— А вот и не буду! — сказал Галушка и осекся. — Ну, самую что ни на есть малость, может, и выпью…
Утром стало ехать интересней. Мимо мелькали встречные машины, грузовые и легковые. Миновали какое-то селение с низенькими хатами и высоким, словно парящим над степью, элеватором. Пересекли полотно железной дороги и, не сбавляя хода, ворвались в Батайск с такими же приземистыми, аккуратно белеными хатами. Две мохнатые собаки с рычанием погнались за машиной и отстали.
Повсюду подле хат в маленьких палисадниках еще зеленели хвостатые петушки и пестрели какие-то осенние цветы.
Глава СЕМНАДЦАТАЯ
Ростов приближался с каждой минутой, все отчетливей выступая на горе из лиловой дымки. Резко запахло рекой. Шоссе запетляло в камышовых зарослях, и вдруг машину вынесло к самому берегу Дона. Могучая река, мутновато-блеклая, широкая и спокойная, холодно заплескалась под настилом моста. А слева, по другому, очень высокому железнодорожному мосту, тянулся бесконечный товарный состав в металлических ажурных пролетах, звонко лязгали буфера.
Утренний Ростов, залитый осенним солнцем, был удивителен и наряден. Многоэтажные дома взбегали на гору, легкие и стройные. Машина обгоняла их, и они весело подмигивали Анюте солнечными зайчиками в бесчисленных окнах. Дворники в белых фартуках подметали брусчатую мостовую. На горе, на Верхней улице, словно приветствуя приезд Анюты, зазвенел трамвай. Откуда-то вкусно запахло горячими вафлями. За огромной витриной парикмахерской было видно, как две блондинки, готовясь к работе, надевают перед зеркалом халаты.
Машина свернула с широкого проспекта в узенький переулок, проехала ещё по одному мосту над железной дорогой и, наконец, остановилась на маленькой уличке, поросшей запыленными лопухами.
Галушка вылез из кабины, огляделся.
— Кажись, здесь…
Он постучал кулаком в калитку. Но прежде чем ему ответили на стук, Анюта вдруг радостно вскрикнула, торопливо спустилась с мешков и бросилась к соседнему домику…
На веранде этого домика Анюта увидела темноволосую девочку с рыжим котенком на руках. Это была Катя!
— Ты куда, Анютка? — удивился отец.
— Сейчас, батя, сейчас…
— Катюша! Миленькая! — задыхаясь от счастья, кричала Анюта, вытягивая шею и подпрыгивая у штакетного забора. — Здравствуй, Катюша!
А Катя уже бежала ей навстречу с широко открытыми от радостного удивления глазами. Полы ее ситцевого халатика развевались.
— Анюта?! Ты?!
Следом за Катей шла светловолосая девочка в таком же халатике, а из окошка Кате энергично махнул рукой заспанный, улыбающийся Сережа.
— Познакомься, Анюта. Это моя сестра, — сказала Катя. — А это Сережка… Да ведь ты его знаешь… Помнишь, он с нами на сеновале ночевал?
— Заходите на веранду, — приветливо сказала Лиза.
— Я бы зашла, да вот батя… Мы ведь по делу… Муку на базар привезли.
Анюта посмотрела на отца. Галушка у соседней калитки о чем-то разговаривал с бледнолицым молодым человеком.
— Вы к Петушкову приехали? — удивилась Катя. — Откуда вы его знаете?
— А мы его и не знаем нисколечко. Это же твой брат, Катюша, дал бате его адрес. Я только не знала, что он рядом с тобой живет.
— Странно, — пожала плечами Катя.
— Ничего странного, — сказала Лиза. — Ты же знаешь, Катя, что Петушков работник базарного комитета.
Петушков что-то написал на клочке бумаги и передал его Галушке.
— Анютка! — крикнул Галушка. — Поехали дальше.
— Но ты еще зайдешь к нам? — спросила Катя. — Слышишь? Обязательно заходи!
— Зайду, Катюша, — пообещала Анюта, забираясь на мешки. — Вот продадим муку, и я скажу бате, чтобы опять сюда приехали…
Машина минут двадцать петляла по ростовским улицам и въехала в крошечный дворик, со всех сторон стиснутый каменными домами. Железные наружные лестницы, как это часто можно видеть на юге, вились
