– Пойдем, Мэгги. – Он смеется и спиной вперед направляется к волнам. – Поживи немного.

И я сглатываю, потому что хочу этого. Боже, как я этого хочу! Снимаю обувь и после минутного колебания начинаю неловко раздеваться, лицо мое горит. Уилл не особо старается не смотреть: его ухмылка становится шире, а глаза теплее.

Вода ледяная. Она настолько прозрачная, что я вижу песок под ногами и между пальцами. Зайдя дальше, я снова позволяю Уиллу взять меня за руку, потому что эти волны с белыми венцами ужасно высокие и невероятно бурные. Я вскрикиваю, когда они становятся еще больше, и Уилл ловит меня за талию. Он притягивает меня к себе, руки у него теплые, мокрые волосы вьются у висков.

– Не так уж плохо, правда? – спрашивает он.

Зубы у меня стучат, когда я усмехаюсь и хватаюсь за его плечи. И несмотря на то, что пять минут назад сказала себе: «Я не могу этого сделать», кровь бурлит в моих венах, а сердце стучит – колотится, как в нелепом выражении, – словно мне плевать на все на свете. А потом это действительно становится правдой. На мгновение – всего лишь на одно мимолетное прекрасное мгновение – меня перестает что-либо волновать.

* * *

Мы сидим на самой высокой дюне, защищенной от ветра обрывом. Я утомлена, и моя кожа зудит, а губы и щеки болят от улыбки. Когда Уилл лезет в рюкзак, я смотрю на его руки, на изгибы мышц, на темные канаты вен.

– Клин клином вышибают. – Он достает два пластиковых стаканчика и бутылку вина, с которой стекает конденсат.

– Ты принес вино?

Эта медленная, ленивая улыбка…

– Принес.

Я вдруг остро осознаю́, что если предметом моего исследования был Уилл Моррисон, то я очень хорошо поработала. Я уже знаю о нем больше, чем даже о Келли. Не говоря уже о Роберте Риде. Я исследую вены на его руках, черт возьми. Его теплую и внимательную улыбку, когда он протягивает мне стакан, наполовину наполненный вином.

– Ты был здесь в девяносто девятом? – спрашиваю я. – Когда я впервые приехала на остров?

Уилл качает головой.

– Мне было… около восьми лет? Я уже успел обосноваться в школе для мальчиков в Скотстоуне. – Он улыбается. – Но я слышал о тебе впоследствии. Ты была словно героиня сказки братьев Гримм. «Не будь плохим маленьким лжецом, как Мэгги Маккей, иначе мы изгоним тебя с острова», и все в таком духе.

– Правда?

– Не совсем. – Он смеется. – Но отчасти правда. Ты помнишь это?

– Мой приезд сюда? – Я киваю, вспоминая тот обрыв, мой указующий палец.

Уилл присвистывает.

– Ничего себе! А вот я едва помню, что делал на прошлой неделе, не говоря уже о тех временах, когда был маленьким.

– Я помню только обрывки, а толку от них мало, – признаю́сь я. Я не скажу ему, что эти воспоминания похожи на кошмары, которые я видела в этом месте, – смутные и неотчетливые, но всегда присутствующие, неизменные и неизгладимые. – А что насчет Роберта Рида? Что ты о нем знаешь?

Уилл опирается на руки, заведенные за спину.

– Только то, что он прожил на острове год или около того, пока не умер. Что он был фермером, родом с Льюиса, который уехал на материк много лет назад. И что, судя по всему, он был не очень хорошим парнем.

– А как он умер?

– Был шторм. Один из тех, что случаются раз в десятилетие. Большие волны, темное море. Он зашел в воду, и больше его не видели. – Он смотрит на меня. – Это было куда страшнее, чем сказки братьев Гримм.

– Кто-то видел его? Действительно видел, как он заходил в воду?

Уилл кивает.

– Думаю, да.

– Завтра я встречаюсь кое с кем. В доме Айлы Кэмпбелл.

– Что ж, это хороший знак. Обычно люди без голосования в кругу друзей не могут договориться даже о том, кто купит первую порцию пива после звона колоколов. И если они согласились встретиться с тобой, значит, не будут возражать, если ты спросишь. Я всегда считал это странным, понимаешь? Зачем кому-то заходить в море в разгар шторма? И почему именно здесь, на этом пляже? Где и в хороший-то день сумасшедшие приливы и отливы?

– Подожди. – Я подаюсь вперед. – На этом пляже? Он утонул именно здесь?

Уилл моргает.

– Я полагал, что ты знаешь…

У меня по позвоночнику медленно распространяется холодок, когда я смотрю на волны и думаю о тех двух тысячах миль до Ньюфаундленда, где нет абсолютно ничего.

– Как ты думаешь, его могли убить?

Уилл долго смотрит на меня.

– Ты собираешься об этом написать?

И поскольку я не хочу ему врать, я ничего не отвечаю.

– Это место… это не муниципальный округ в Пекхэме и не задворки в Глазго, – в конце концов произносит Уилл. – Не пойми меня неверно, здесь много опасностей. Много того, что может тебя убить. Но только не люди. На всем острове Льюис-и-Харрис за пятьдесят с лишним лет произошло одно-единственное убийство. Здесь тебя может убить земля. Или твоя собственная глупость. А чаще всего – море. – Он снова опирается на руки и смотрит на волны, уже более буйные, чем тогда, когда мы были на берегу. – Их тела так и не выбросило на берег – ни его, ни Лорна; они просто затерялись там навсегда.

Я больше не хочу смотреть на море, поэтому ложусь на спину и смотрю в невероятно синее небо. Мы с мамой часто проводили часы на Саутэнд-бич, глядя на облака. Она говорила, что каждое из них похоже на меня. Я всегда злилась из-за этого, расстраивалась, что она не хочет играть в эту игру как полагается, пока однажды мама не повернулась и не посмотрела на меня с таким необычайно торжественным выражением лица, что оно показалось мне грустным.

«Я вижу тебя повсюду, милая. В хороший день я даже вижу тебя в зеркале. – Ее улыбка, помнится, слегка дрогнула, и я подумала, не собирается ли она заплакать. – Ты – все самое лучшее, моя дорогая, самое замечательное, что есть в моей жизни». В восемь или девять лет я спрятала это воспоминание подальше. Положила в коробку, которая, как мне казалось, должна была понадобиться позже.

Теперь мне хочется знать, сколько раз она пережила тот же изнуряющий ужас, который испытала я, наблюдая за тем, как демон заползает в ее гроб. Как часто