– Нельзя просто так обвинять людей в таких ужасных делах! – выкрикиваю я. – Почему я вообще должна тебе верить?

– Ты не должна. Но правда всегда неудобна. – Его глаза глядят на меня честно. И неумолимо.

Неужели то, что он говорит, – правда? Или кто-то его убедил, что это правда?

Я перевожу взгляд вдаль, на золотое море пшеницы, и вспоминаю день нашего переезда. Дом уже был меблирован, полон картин, хрусталя и даже столового серебра. И вдруг головоломка складывается: люди не бросают дорогие и явно любимые вещи, когда просто переезжают из одного места в другое.

– А что с ними стало, с Дрюкерами? – спрашиваю я. – Где они теперь?

– Понятия не имею. Наверное, уехали куда-нибудь из Германии.

– Откуда ты все это знаешь?

– В тот день, когда мой отец рассказал мне о том, что случилось, я впервые почувствовал страх. И стыд.

– Стыд?

– Я хотел быть как все. Как Карл, я хотел вступить в гитлерюгенд и служить Германии. И не понимал, почему я должен быть исключением.

Я смотрю на него, а он на меня. Мне так хочется ему доверять.

Отвожу взгляд.

Страшно поверить в его рассказ. Совсем не хочется.

Что-то сжимается у меня в груди, и я чувствую, что больше не могу слушать об этом.

– То, что ты мне сейчас рассказал, – это искаженная версия правды. Папа упорным трудом заработал все, что у него есть. Он не какой-нибудь… лентяй или тунеядец. Так что ты наверняка ошибаешься, Вальтер. Тебя кто-то обманул.

– Хетти, разве я стал бы тебе лгать о таких серьезных вещах? К тому же я ничего не выигрываю, рассказав тебе правду, а потерять могу очень многое. Сама подумай.

Я смотрю на реку, которая катит свои воды между зелеными берегами.

– Ты лучше многих знаешь, что власть делает с теми, кто отваживается выступить против нее. Их отправляют в концлагеря. Без суда и следствия. На тяжкий труд в невыносимых условиях. На неопределенное время. Ходят слухи, что там людей даже казнят. По крайней мере, при попытке бегства расстреливают точно. Совсем недавно СС открыли новый лагерь недалеко отсюда, под Веймаром. Так зачем мне рисковать своей головой и рассказывать тебе неправду о твоем папе? Я же знаю, тебе достаточно сказать ему одно слово – и…

– Нет, Вальтер, ничего подобного! – выпаливаю я. – К тому же я почти ничего не знаю об этих лагерях. Папа ничего о них не рассказывает. По крайней мере, мне.

Из пшеницы на краю поля выскакивает Куши, подбегает, тычется мокрым носом мне в ладонь. Некоторое время он бежит рядом, я наклоняюсь, чтобы почесать его за ушами, и он снова скачками уносится в поле, а занавес из колосьев, покачиваясь, смыкается за ним.

– Но если ты все знал уже тогда, то почему ничего не говорил? – спрашиваю я. – Почему продолжал дружить с Карлом, приходить к нам в дом?

Вальтер вздыхает:

– Потому что я был идиотом. Скрывал от родителей, что вечно толкусь у вас в доме. Они бы с ума сошли от злости, если бы узнали. Но я так стыдился тогда, что я еврей, и никому не говорил об этом, а Карл долго ни о чем не догадывался. Потом, правда, догадался. Я ведь не похож на еврея, вот он ничего и не подозревал, а я вел себя как все немецкие мальчишки, потому что мне хотелось быть одним из них. Но потом Карл вступил в гитлерюгенд, а я – нет. Вот тут он все и понял. И просто перестал общаться со мной, как отрезал. Без всяких объяснений. – Плотно сжав губы, Вальтер, как в детстве, топает ногой. – Да и нечего было объяснять, я тоже все понял.

Мы идем и молчим. Я думаю о нашем большом красивом доме, которым всегда так гордилась. И о папе. О папе, который зовет меня Шнуфель, который любит меня. А еще он любит рассказывать нам о том, как преуспел в жизни. И все благодаря тому, что, не жалея сил, честно трудится на благо Германии, которая станет великой, когда злые, себялюбивые евреи сгинут без следа и даже духу их чуждой, низкопробной морали не останется на нашей земле.

А на самом деле он «расселся в чужом доме, точно хозяин»? Неужели так оно и есть?

Вальтер бросает взгляд на часы:

– Надо возвращаться. Мне, конечно, не хочется, но…

Мы уже на краю поля. Дальше тропа ныряет в лес, где между деревьями еще прячется ночь.

– Да. Мне тоже пора.

И мы поворачиваем назад, чтобы вернуться тем же путем, каким пришли. Мимо вприпрыжку проносится Куши: пока он бегал по полю, длинные пшеничные стебли набились ему под ошейник. Теперь они раскачиваются на бегу, точно большой золотистый воротник, и вид у песика комичный. Мы начинаем хохотать, и напряжение между нами сразу спадает. Воздух очищается, утро опять становится мирным, звенит пением птиц и благоухает ароматами конца лета.

У моста мы встаем лицом друг к другу. Я кладу руку на каменную ограду моста, глажу пальцами ее шершавую поверхность.

– Что ж, вот, наверное, и все, – говорит Вальтер тихо. – Приятно было опять тебя увидеть.

– Мне тоже. Жаль… – Я едва нахожу в себе силы взглянуть ему в лицо.

Какие у него красивые голубые глаза.

Мир вокруг меня вдруг плавно трогается с места и начинает кружиться, точно карусель.

– Давай пожмем друг другу руки и понадеемся, что когда-нибудь, в будущем, мы еще станем друзьями.

Ладонь у него крепкая и теплая. Я с трудом подавляю желание подойти к нему вплотную и вдохнуть его запах. Но рукопожатие – это так формально.

– Вальтер, – говорю я, глядя вниз, на носки своих туфель и его ботинок, повернутые друг к другу на одной и той же пыльной тропе, – не знаю, что ты сейчас обо мне подумаешь… конечно, это глупо, и неправильно, и вообще неприлично, но не могли бы мы встретиться здесь снова? Погуляем опять, как сегодня. В этом ведь нет ничего ужасного, верно?

– Хетти…

Его глаза такие теплые, под их взглядом мне становится уютно, как дома.

– Это будет наш секрет. Я никому не скажу, честно. Я же знаю, как это опасно для тебя. Я и о сегодняшней встрече никому не говорила. Пожалуйста, Вальтер, давай встретимся, а?

Он отводит глаза и отрицательно мотает головой.

Наступает долгая пауза.

Наконец Вальтер говорит:

– Хетти, мне тоже очень хочется увидеть тебя снова. И вообще хочется видеть тебя каждый день. С той нашей встречи, две недели назад, я только о тебе и думал. Но разве это возможно? Ведь твой отец – офицер СС, важная шишка. Я не могу подвергать тебя такому риску. А что до меня, то мне будет просто крышка, если нас застукают вместе. Так что давай положим конец нашим встречам, пока они не завели нас туда… откуда слишком тяжело будет выбраться.

Его слова как нож мне в сердце.

Вальтер снова берет мою руку, но на этот раз касается тыльной стороны моей ладони губами, легко, еле ощутимо.