– Одновременно, – подает голос старичок у окна, и я узнаю его – не по внешности, хотя и внешность мне прекрасно знакома, а по голосу, который слышал много раз. Этот человек бывал у нас на тренировках, не моих, мне его знания были ни к чему, он учил Панягина и немного – Чедвика. Профессор Вингейт. Известный физик-теоретик, космолог, а уж про квантовую физику он, наверно, знает абсолютно все. Хорошо.

– Одновременно с чем?

– Одновременно с моментом, когда обрубилась телеметрия с «Ники», – поясняет Вингейт и выпячивает губу: знакомый жест, я уже видел, как профессор выпячивал губу, отвечая на вопрос, который считал идиотским. – Проблема в том, что все четверо потеряли сознание без видимых причин, но сигнал с «Ники» – это уже потом сопоставили – продолжал поступать еще две минуты. Как вы знаете (произнес он, будто говорил с дебилом, не знакомым с понятием одновременности), именно столько времени сигнал шел с «Ники» до Земли. То есть (я уже понял, о чем он, а он думает, что до Эйлис еще не дошло) они потеряли сознание, когда в «Нику» в ее собственной системе отсчета врезалась экзосфера черной дыры. Это – проблема, поскольку сигнал не может распространяться быстрее света.

– Вот именно, – перебиваю я, вспоминая все, о чем мы говорили с Алексом. – Поэтому речь идет не о передаче сигнала, а о квантовой запутанности экипажа «Ники» – живых людей и субличностей. Всех. Не только… – Мне не хочется говорить, что мы с Алексом любим одну женщину, а она любит обоих, и мы сначала думали, что именно любовь запутала наши квантовые системы. А оказывается…

– Значит… – говорю я, опуская свои соображения по поводу квантовой запутанности, пусть Алекс соображает, но я бы не хотел, чтобы он сейчас сменил меня, я бы не хотел, я бы… Стоп.

– Значит, – начинаю я сначала, заставив себя не думать ни о чем больше, – я могу общаться с донорами, это хорошо. Видимо, это уже происходит, просто мы на «Нике» еще не осознали.

Думаю, Алекс осознал, но зачем ему делиться со мной?

Я в недоумении. Что сказать? Я многое сказал бы Эйлис, но ее нет, и я – вот парадокс! – не имею представления, о чем она думает сейчас. И думает ли. Скорее всего, «спит». Становится страшно: что, если я уйду, а Эйлис не проснется? Впадет в кому, как все они? На секунду мелькает мысль, что тогда и я… мы… навсегда окажусь отрезанным от Земли. Никогда не увижу… никогда.

Что говорит Вингейт? Он что-то говорит, губы шевелятся, он так пристально на меня смотрит, будто хочет разглядеть мои мысли…

– …и я с интересом послушаю ваши соображения относительно квантовой декогеренции в сложных запутанных системах, – с выражением удовлетворения на лице заканчивает фразу Вингейт, и я вижу, как он доволен: поставил на место этого… ну, того, кто в подсознании Эйлис воображает, будто что-то понимает в квантовой физике. Это ведь всего лишь расстройство идентичности, в данном случае расщепление сознания на две субличности. Мужская, выдающая себя то за Гордона, то за Панягина, – результат сильнейшего стресса и общения с двумя членами экипажа. Необычно, конечно: миссис Гордон оказалась подвержена тому же расстройству, только не искусственно навязанному, а природному.

Интересно, как это Вингейту объяснил Штраус. Должен же он был как-то объяснить странный феномен. Ответить Вингейту я не могу – не специалист. Будь Алекс здесь и сейчас, он поставил бы физика на место. Впервые я хочу, чтобы Алекс «проснулся», я готов уйти, оставив ему поле боя, но у меня еще не получилось сделать это самостоятельно. Алекс почему-то мог. Появлялся, когда хотел, помогал, мешал, а мне не удавалось. Почему?

Надо отвечать. И если я отвечу неправильно, Вингейт презрительно выпятит губу, пожмет плечами и многозначительно посмотрит на Штрауса, а тот мило улыбнется и окончательно решит, что, конечно же, стресс вытащил из подсознания Эйлис то, что в нем потенциально находилось.

Странно, насколько наука подвержена верованиям – не меньше, чем религия, только выглядит это иначе. Научная вера выдает себя за самое науку, а на деле разве каждый ученый – тот же Вингейт – собственноручно проверял действие всех законов природы, которыми пользуется в своих уравнениях? Нет, он верит, что его предшественники не наделали ошибок. Верит – хотя вера и знание вроде бы несовместимы. А меня Штраус заставлял, буквально принуждал поверить. Так же, как мусульманин – в Аллаха, а христианин – в Христа, заставлял поверить в полную безопасность «встраивания». Мусульманин читает Коран, христианин – Библию, иудей – Тору, а мне рассказывали об экспериментах и клинических испытаниях, в которых я почти ничего не понимал. Для меня это были сакральные слова, такие же сакральные, как «И увидел Бог: вот хорошо весьма…»

Я должен сказать нечто, чему поверил бы Вингейт. Удивился бы, поразился, как явлению Христа, но вынужден был бы поверить, что сознанием Эйлис сейчас владею я, Чарли Гордон,

– Вспомнил! – восклицаю я, действительно вспомнив эпизод, который, казалось бы, выветрился из памяти. Так вспоминается вдруг детская шалость, о которой и думать забыл через минуту после того, как приклеил листок с надписью «Козел» на спину учителю математики. Было такое… сейчас вспомню… да, семнадцатого сентября, третий день моих штудий в проекте «Вместе в космосе». Точно, третий день. Я шел по коридору, одна из дверей слева, напротив окон, выходивших в сторону Контрольного центра, приоткрылась, и оттуда выскочила… гм… другого слова не подберу… именно выскочила, как чертик из табакерки, молоденькая девушка с растрепанной прической и в растрепанных чувствах. Меня она не видела, она вообще ничего не видела вокруг себя, потому что ревела, как маленькая девочка, которую наказали родители. Я ее узнал – не сразу, а когда она уже спускалась по лестнице. Удивился: почему не дождалась лифта. Магда Полгар, она работала в отделе обслуживания, верно? Это я у вас спрашиваю, профессор, потому что дверь осталась приоткрытой, и я заглянул – можете подумать, что специально, хотя на самом деле без всякой задней мысли. Это был ваш кабинет, профессор, вы стояли в паре метров от меня… от двери… и приводили в порядок одежду. Я отвернулся – в конце концов, меня это не касалось, верно? И пошел дальше. Но, согласитесь, Эйлис не могла этого вспомнить, ее там не было.

– Чушь! – взорвался