– Да. Я вижу то, что видишь ты.

– Не я. То, что видит Чарли.

– Да. И мне… нам… как все сложно… нужен Алекс.

– Он спит. И я не могу его позвать. А когда он придет, меня, скорее всего, не будет, и я не смогу его ни о чем спросить. То есть могу записать вопросы в дневник, он запишет ответ. Сейчас я… Господи… Спать…

– Джек!

***

Их было двое: Луи Неель и Луи Неель. Они проснулись одновременно, и оба первым делом бросили взгляд на пульт, где высвечивались медицинские показатели: давление, пульс, температура тела, энцефалограммы и кардиограммы, рН-среда, рефлекторные реакции. Норма, норма, норма… Хорошо. Он и сам ощущал, что все в порядке: ничего не болело, он подвигал ногами, потянулся, пульс частит, но незначительно, в пределах нормы.

Луи отстегнулся, выплыл из кресла и застыл, ухватившись обеими руками за спинку.

Планета. Она занимала половину неба – три иллюминатора: верхний, правый и нижний. Планета была огромна. А может, и нет – возможно, корабль находился на низкой орбите.

Он посмотрел на часть приборной панели, которая прежде его не интересовала. Он никогда не лез в навигацию, это ему было не нужно, Амартия прекрасно справлялся, а когда не знаешь, заснешь ты через час или минуту, лучше не тратить время на операции, не имеющие к тебе прямого отношения. Тем более, в штатной ситуации. Как сейчас.

Как сейчас? Планета за бортом – штатная ситуация?

С точки зрения здоровья – да.

– Красиво, – сказал Луи.

– Очень, – согласился Луи и добавил, нисколько не удивляясь: – Нас теперь двое?

– Нас всегда было двое, – подумал Луи. – То есть всегда после «встраивания». Сначала я этого не понимал, не ощущал, мне казалось, что тебя отделили навсегда.

– Зачем объясняешь? – удивился Луи. – Я прекрасно помню. То есть помню все, что делал на тренировках.

– Ты помнишь полет, а я – парк, палату, старт «Ники», который наблюдал на мониторах Института и желал тебе успеха. Хотел быть на твоем месте и понимал, что ты – это я, и мне хотелось быть с тобой там, то есть быть не с тобой, а тобой, и все три месяца я смотрел новости, а иногда меня звали, чтобы проконсультироваться относительно физического состояния Гордона. Советы передавали на борт, когда ты бодрствовал, только не говорили, что это мои советы.

– Они всегда совпадали с мои мнением, – внутренне улыбнулся Луи. – Но почему я раньше не ощущал, что нас двое?

– Не знаю. Думаю, дело в том, что в какой-то момент я перестал существовать в мире. Будто теряешь сознание, а потом приходишь в себя, понимаешь, что ничего не видишь и не слышишь, и тела своего не чувствуешь, ты – просто сознание в собственном мире. Это было страшно, но недолго. Почему-то я понял, что скоро стану тобой, уверенность, не покоилась на знании, такое же ощущение, как тепло, холод, которых я не чувствовал. Я только не знал, когда это произойдет, но времени будто не существовало, оно, конечно, шло, время идет всегда, хотя это тавтология, но я времени не ощущал, поскольку нечем было его измерить.

– Темно и тихо?

– Никак. Сейчас ты можешь… должен и сам это почувствовать.

– Ты помнишь полет?

– Вспоминаю. Отрывочно. Память всегда отрывочна и безнадежно случайна.

– Ты в коме, – сказал Луи.

– Похоже на то, – согласился Луи. – И, скорее всего, если бы не это, я бы не… то есть мы бы не…

– Не соединились. Уникальный случай в медицине.

– Но этого можно было ожидать? Когда сознание разделяют в пространстве, оно все равно остается единым сознанием. То есть может остаться. И почему бы не…

– Телепатии не существует.

– Это не телепатия. Это…

– Квантовая система в суперпозиции.

– Ты сказал.

– Естественно. Ты и сам это знаешь. Помнишь, конечно, разговор с Алексом.

– Мозг как квантовый компьютер. Я не очень понял, что это такое.

– Совсем не понял.

– Ну… да.

– После твоего отлета, я несколько раз говорил с Алексом об этом и понял так, что сознание – по новым физическим теориям… странно, что модели сознания строят физики, а не биологи…

– У нас нет такого математического аппарата.

– А у них нет нужного понимания устройства и работы мозга, но теории они любят строить, даже когда данных недостаточно или они противоречивы. Потом они свои теории исправляют…

– О квантовом компьютере…

– Да. Если ты можешь сейчас помнить то, что помню я, то должен вспомнить.

– О чем ты? Наверно, помню, но не знаю, что именно должен вспомнить. Нужно ждать, когда вспомнится само, а на это не хочется тратить время. Скажи, что…

– Я об этом не подумал… Мы как-то столкнулись с Алексом в холле. Нам не очень-то позволяли общаться после старта. Видимо, опасались, пусть чисто теоретически, что контакты между нами могут как-то повлиять…

– Теория суперпозиции. Штраус в ней ничего не понимал, но психологи предпочитали перестраховаться.

– Не то чтобы нам вообще запретили общаться, просто разделили по разным комнатам в Институте. Иногда мы встречались… случайно… в разных местах. И общаться не хотелось, можешь себе представить. Почему-то именно после старта мы… не скажу обо всех, но мне они, все трое, стали чужими. Когда все-таки сталкивались, я предпочитал поздороваться, обменяться, если надо, парой фраз, и уходил. Мне казалось, они ощущали то же самое.

– Алекс…

– Да. Позже ты, наверно, вспомнишь тот разговор. Мы столкнулись в холле здания Фишман. Я едва не налетел на его коляску, шел, задумавшись. Прошел бы мимо, но Алекс схватил меня за руку, остановил и стал расспрашивать о здоровье. Мне было неловко, я хотел перевести разговор, спросить, получает ли он какую-нибудь информацию с корабля, которую не сообщают мне, но он заговорил о квантовой природе сознания, ты же знаешь, для него не существовало других тем, кроме его любимой физики.

– Обычно он говорил о черных дырах.

– Но в тот раз заговорил о сознании, и я поневоле заслушался. Понял мало, и ты поймешь не больше, когда вспомнишь, но он сказал важную вещь. То есть это я сейчас понимаю, что важную, а тогда просто запомнил. «Они думают, – сказал Алекс, – что, раздвоив сознание, разделили их физически. Вряд ли. Сознание – квантовая