Вингейт, но я видел: он смущен, взволнован, я бы даже использовал слово, которое терпеть не мог: фрустрирован. Подбородок у него затрясся, как хвост трясогузки, взгляд забегал, как мышонок в клетке, а Штраус с любопытством посмотрел на физика, и я чувствовал, как мысль в его голове совершала возвратно-поступательные движения. Туда: а ведь действительно, ментальный паразит Эйлис не мог знать такой детали. И обратно: почему ж не мог? Если видел Гордон, он мог рассказать жене.

Этот ход мысли Штраус и озвучил, придя Вингейту на помощь, но физик уже находился в состоянии грогги – воспоминание было не из приятных.

Добился я, однако, совсем не того, чего хотел. Скорее – противоположного. Вингейт бросил в мою сторону испепеляющий взгляд и выбежал из комнаты, будто за ним гналось стадо обезумевших обезьян.

– Ну вот, – поморщившись, когда дверь с грохотом захлопнулась, сказал Штраус. – В физике, значит, вы не сильны.

– Будто вам это неизвестно, – буркнул я.

– Может, да. Может, нет, – задумчиво произнес Штраус, глядя мне в глаза. Спокойный, ничего не выражающий взгляд – попробуй догадаться, о чем он на самом деле думает. Может, продолжит говорить со мной, как с реальной и знакомой ему личностью, а может, примется задавать стандартные вопросы, которые мы с ним изучали на тренировках – для выявления признаков расстройства идентичности.

Во мне закипала злость. Не нужно. Я это понимал, но после того, как Штраус перевел Эйлис в больничный корпус, после того, как рассматривал меня с интересом энтомолога, готовившегося насадить на иголку пойманную бабочку, после того, как Вингейт позорно бежал, после всего этого я уже не мог сдерживаться, просто не мог. Действовал подсознательно, и не знаю, чьи инстинкты в тот момент мной руководили: возможно, инстинкты Эйлис, не терпевшей, когда над ней насмехались. Я-то знаю: брошенный кем-нибудь иронический, насмешливый или уничижительный взгляд, бывало, приводил Эйлис в бешенство, и мне стоило немалых усилий удержать ее ярость в пределах разумного. Чаще всего доставалось мне, но я-то знал эту особенность Эйлис, умел если не сдерживать полностью, то переводить в иное русло – все заканчивалось безумными объятиями, поцелуями, постелью и счастьем. Я готов был иногда провоцировать Эйлис, обращая ее внимание на чей-то пустой, но, возможно – только возможно – иронический и пошловатый взгляд.

Сейчас у меня не было времени подумать. Я был здесь, и меня здесь не было. И Эйлис не было здесь и сейчас. Не было никого, кто мог бы мне… ей… приказать, остудить, направить.

Я встал, сжал кулаки (длинные ногти врезались в ладони – новое и странное для меня ощущение), поднялся – медленно, медленно, время растянулось, наверно, раз в десять по сравнению с обычным. Штраус застыл, в глазах его я увидел себя… или мне это показалось, потому что отразилась в его зрачках не Эйлис, а я собственной персоной. Как я мог разглядеть такое на расстоянии трех или четырех метров? Однако панику в глазах Штрауса увидел точно – паника отразилась на его лице.

Я что-то кричал – понятия не имею что именно. Если бы в поле зрения оказался пистолет, я бы Штрауса убил. Хотя… Эйлис понятия не имела, как пользоваться оружием, а я умел, но был ли это я в тот момент?

Я вцепился одной рукой Штраусу в шевелюру, а другой – в горло. Я сжимал пальцы, и это были пальцы не женщины, а вырвавшегося из подсознания монстра. Наверно, я смог бы сломать Штраусу шейные позвонки, но – к счастью для него – не успел.

Краем глаза различил возникшие справа тени, Бесформенные, но быстрые.

И все.

Не было темноты, тишины, шепота, криков, Рая, Ада. Ничего не было, и странно, что я осознавал это «ничего», сознавал себя в нем. И лишь подумав «теперь-то они возьмутся за Эйлис по-настоящему», я провалился в сон. Сон разума, да. Который рождает чудовищ…

6. Экипаж

Их было двое: Джеймс Чедвик и Джеймс Чедвик. Проснулись одновременно, и оба первым делом бросили взгляд на пульт, где высвечивались орбитальные данные, а многочисленные датчики (восемьдесят семь – подсказала память) показывали состояние систем «Ники». Первый взгляд – самый правильный, это Джек и Джек знали по опыту, опыт у них был почти одинаковый, разве что Джек провел три месяца в космосе, а Джек оставался на Земле и следил за полетом Джека по телеметрии и сеансам связи.

Все было штатно. Корабль в порядке – замечательно. Запас воздуха. Химический состав. Батареи. Солнечные, химические, атомные. Вращение. Нагрев, охлаждение.

Хорошо. Через семь месяцев Гордон будет дома.

– Нет, – сказал Джек.

– Почему? – спросил Джек.

– Потому, – сказал Джек, – что «Ника» не в Солнечной системе.

– Не понимаю, – сказал Джек. – Что значит – не в Солнечной системе?

Джек поднял голову и посмотрел сначала в носовой иллюминатор, потом в правый, левый, верхний и нижний. Последовательно, как надо.

– Ты не знаешь. – Это была не мысль, выраженная словом. Джек не представлял, как выразить словами то, что теснилось в его сознании и искало выхода, но Джек был частью его самого, нет, он и был им самим, только не мог знать, что призошло, когда «Ника» пересекла невидимую, неощутимую, а может, вовсе не существующую границу. Джек мог все понять, почувствовать, осознать просто потому, что Джек это почувствовал, осознал и понял.

– Да, – сказал Джек. – Господи, помилуй. Это Солнце.

– Это не Солнце.

– Да. Но надо как-то назвать. Звезда? И что-то не так.

– Согласен. Не пойму – что, но – не так. Не может такого быть.

– Солнце.

– Да.

– Джек, не нужно думать об этом. Наша область ответственности – корабль.

– В полном порядке.

– Спросить Алекса… Я не могу его разбудить. Это происходит спонтанно.

– Да. И уснуть ты не можешь.

– Я не хочу спать.

– Плохо.

– Ты так говоришь, будто…

– Что ты, нет. Это просто констатация.

– Джек, ты… я… как получилось, что…

– Не знаю.

– Я знаю, что ты не знаешь. Но… у меня ощущение, что ты… я… ослеп?

– И оглох, да. Я ничего не вижу и не слышу, я ощущаю, как бьется сердце, но не чувствую ни ног, ни рук, это произошло вдруг, и я перепугался, не знаю, сколько времени это продолжалось, потом я почувствовал тебя, стал тобой…

–