Тут панство одобрительно загудело (ибо и в самом деле имя пана Сосновского было известно всем), а полковник Долматович добавил:

– Да, панове, это действительно наш ангел-спаситель, можно сказать, крестный, пан Сосновский. Подчиненное ему подразделение экспедиционных сил русских из будущего помешало германцам расстрелять нас у противотанкового рва из пулеметов и свалить это злодеяние на большевиков. А потом он предоставил нам право выбора: либо взять в руки оружие и встать в общий строй вместе с теми, кто воюет против Гитлера, либо вернуться за колючую проволоку у большевиков и за всем дальнейшим наблюдать с той стороны. Первым он обещал честь и свободу, вторым – безвестное забвение. И все это исполнилось, как и было обещано. И у нашей Польши тоже все будет хорошо, потому что друзья у нее теперь близко, а враги далеко, а не наоборот, как это было до тридцать девятого года. Лучше нашей Родине быть полноправной республикой в составе Советского Союза, чем разменной монетой в играх так называемых Великих Держав.

– У вашей Польши дела и в самом деле теперь пойдут хорошо, – сказал пан Сосновский. – Правительство в Лондоне, отказавшись участвовать в восстановлении страны и отдав подчиненным ему силам приказ на вооруженное сопротивление Красной Армии, само поставило себя вне рамок политического процесса. Теперь и в самом деле друзья Польши находятся близко, а враги далеко. Зато вы, панове, люди заслуженные и, более того, знающие, чего могут стоить маленькой стране необдуманные политические решения, вполне готовы к тому, чтобы в меру талантов подниматься по гражданской карьерной лестнице, становиться министрами и депутатами Сейма. Только тот может быть властью в своей стране, кто однажды проливал за нее кровь, если не свою, так чужую.

– Скажите, пан Сосновский, – выкрикнул кто-то из задних рядов, – а так ли это нужно, чтобы Польша становилась еще одной советской республикой?

– Нужно, – ответил наш добрый крестный. – Сейчас в вашем мире наступает, а в нашем уже давно наступило, такое время, когда маленькая страна не в состоянии обеспечить себя всем необходимым, и чем дальше, тем сильнее это положение будет ухудшаться. Сильнее всего это сказывается в военной области, ибо вооружение всегда идет в первых рядах технического прогресса, и только потом технологии, отработанные для массового применения, поступают в гражданский оборот. Вспомните свой тридцать девятый год – на каком уровне его встретила Польша, и на каком Германия. Кроме того, разве плохо быть гражданином огромной страны с возможностью без всяких виз и загранпаспортов поехать в любой ее край для того, чтобы найти себе работу по душе или поступить на учебу?

– Да, это так, – подтвердил я. – Когда Польша была частью Российской империи, у нас была такая возможность, о которой говорит пан Сосновский. Лично я, сын простого офицера, не скопившего капиталов, обучался в кадетском корпусе и Павловском училище за казенный кошт. Другие мои знакомые и соседи, что пошли по штатской части, учились кто в Петербурге, кто в Киеве, кто в Москве, а кто в Одессе, и поделались при этом немалыми людьми. Независимость, которую якобы добыл нам пан Пилсудский, была похожа на то, что нас, поляков, выгнали из общего большого дома в маленький флигель и заколотили за нами дверь.

– А как же социализм, который у нас в Польше собрались строить большевики? – прозвучал еще один вопрос откуда-то из задних рядов.

– Социализм социализму рознь, – ответил пан Сосновский. – То, что хорошо для китайца, то не понравится русскому и будет смертельно для любого европейца. И в то же время бесплатное образование, включая высшее, для всех слов населения, бесплатное медицинское обеспечение даже при тяжелых заболеваниях, построенные за счет государства новые дороги школы и больницы в количестве, достаточном для всего населения, это тоже часть системы социализма. Настоящий социализм наступает не тогда, когда в государстве истребляют всех богатых, а только после того, как в нем исчезает бесправная нищета. Это бедность может быть гордой, а нищий – он вообще как бы не человек. Так что немного социализма, вместе с добротой и человеколюбием, Польше совсем не повредят.

– Скажите, а генерал Сосновский из лондонского правительства вам не родственник? – раз дался еще один голос, обладатель которого пожелал остаться неизвестным.

– Быть может, и родственник, – пожал плечами наш ангел-спаситель. – Сосновских на свете много, и всех их не упомнишь. Но в любом случае, как говорят у нас в России, в большой семье не без урода.

– А вы, пан Сосновский, кто – поляк или русский? – спросил все тот же голос.

– Есть у меня польские корни, есть русские, – ответил наш собеседник. – А вы, позвольте узнать, пан, кого больше любите – папу или маму?

Ответом на это заявление была тишина. Действительно, если у человека имеются и польские, и русские корни, он имеет полное право одинаково любить и Польшу, и Россию.

– Панове, – опять сказал я, – это поляком, немцем, англичанином или французом нужно родиться. Особенно французом, потому что у представителей этого народа национальной спеси хватит на трех адольфов. Русским при этом можно стать, даже не имея русских корней, как пан Сосновский. Просто вы однажды заметите, что ваши однокашники и сослуживцы смотрят на вас как на одного из своих. И это будет значить, что вы стали русским, не переставая при этом быть поляком. А рядом с вами при этом могут быть такие же русские немцы, русские армяне и грузины, русские азербайджанцы и даже, бывает и такое, русские евреи, а также обычные русские, которые в трудную минуту всегда вам помогут, покажут и расскажут, что делать.

– Да, – подтвердил полковник Долматович, – когда генерал Глаголев или даже генерал Жуков ставят мне задачи, они не делают разницы между мной и командирами других частей. Также наша бригада на общем основании снабжается со складов всем необходимым, а после выполнения задачи нас не обделяют наградами. Почти у всех есть советские ордена и медали, а у многих и не по одной. Все они даны за дело, и ни одной – за красивые глаза или по знакомству.

После этих слов нашего командира панство опять одобрительно загомонило, ибо, как в самом начале нам и обещал нам добрый ангел-спаситель, экспедиционные силы русских из будущего и Красная Армия относились к нам как к равноправным боевым товарищам. Но, как оказалось, на этом разговор был еще не закончен.

– Панове, – произнес пан Сосновский, – дело в том, что я опять пришел