Шрифт:
Закладка:
Несмотря на то что было уже почти четыре утра, в его офисе горел свет и несколько человек – то ли самых усердных, то ли не справляющихся с работой – сидели за своими компьютерами. Каждый был настолько поглощен процессом, что Исай прошел в свой кабинет незамеченным.
Он сел в кресло, сложил на стол ноги и скрестил руки на груди, словно кому-то сопротивляясь. Голос внутри сейчас говорил ему, что он поступил неправильно. Он просто пытался отомстить той, которая его предала, а Кира была счастливой девушкой. Не важно, по какой причине она чувствовала себя такой, не важно, какими качествами обладала, у каждого свой замысел в отношении жизни и свое восприятие мира, но она жила в той части эмоций, чувств и переживаний, которые называются радостью, а Исай поступил разрушительно. Он пошел против самой идеи, против смысла того, что он сам продвигал. Его борьба, его движение к цели улучшения человечества превратились в месть за свою прожитую жизнь, а потому злодеяние, и теперь он тоже пребывает в несчастье. Теперь он тоже должен быть изгнан из той части общества, которую пытается увеличить и которая хочет проживать в радости, а не в грусти, злости, страхе и всех их производных.
Исай спорил с голосом и убеждал его в своей правоте, сам в нее не веря. Он чувствовал гнев и долго для отработки ударов долбил в манекен, стоявший в его кабинете, представляя в нем свою тень.
Когда все сотрудники пришли и принялись за работу, Исай был волком, который загнан в красные флажки. И хуже всего, что эти флажки он расставил сам. Его все еще душила злость. Злость на свое несовершенство, которое неуместно, когда стоишь на границе хорошего и плохого, на границе добра и зла. Он был уверен, что любая ошибка, даже малая, порождает другую, обязательно бо́льшую, и в итоге важное начинание, которое призвано дать человечеству шанс на выживание, постепенно превращается в обратное, противоположное. Граница размывается и добро смешивается со злом, а потом постепенно зло проникнет в него метастазами и в нем прорастет. Если так произойдет, люди совсем перестанут понимать, где черное, а где белое. Они ослепнут от всевозможных красок, получившихся при слиянии света и тьмы, и не будут знать, что можно и чего нельзя делать, для того чтобы выжить, чтобы продолжить существование как род и вид.
Но он особенный, такие, как он, избранные и призванные к защите самого главного, не могут себе позволить быть слабыми и выполнять свою работу, сомневаясь в правильности того поступка, который совершают. Он осознавал, что такое происходит, если исчезает та опора для совершения, которая называется отстраненностью. Оно утрачивается, когда собственные мотивы, дремавшие обиды, которые, как казалось прежде, уже не имели значения, вдруг по совсем непонятным причинам оживают где-то в глубине то ли мозга, то ли сердца, то ли всего вместе и начинают руководить. Исай с яростью понимал, что стал безвольной игрушкой страстей, от которых, казалось, давно избавился. Ощущал их чуждость, но только сейчас, задним умом, после совершенного, он признавал, что был ведом ими, и оттого появлялось чувство страха. Страха, что он не имеет собственной воли, что руководим не собой, что действует не от своих побуждений, а по чьему-то чужому и чуждому ему желанию.
Его мучил голос. Исай написал на электронную почту Елене, чтобы та зашла к нему в кабинет, ему нужна была помощь. И наверное, психиатрическая. Он должен был заглушить голос, который зачитывал ему обвинения, словно бородатый старец в Судный день. Да, он понял, что ошибся, но он точно знает, что ошибка не повторится, а тем более не станет системой. А голос все равно не унимался. Он скрипуче обвинял его и считал недостойным того предназначения, которое ему было дано.
Исай помнил психиатрическую клинику. Он попал туда после убийства, которое совершил в состоянии аффекта, так признала судебно-психиатрическая экспертиза. Он убил любовника той медсестры из травмопункта. Да-да, именно той – самой красивой и самой ароматной на свете, перед которой чувствовал себя ничтожно малым, чтобы хотя бы на мгновение задуматься о ее отношении к нему.
Они уже жили вдвоем, и от Исая она уже была беременна четвертый месяц. Он любил ее до такой степени, что каждый раз, касаясь ее руки, чувствовал, как радость наполняла его тело до головокружения, а из нервного сплетения под ложечкой что-то вырывалось мощным потоком и неслось к небу, соединяя его душу с душой бога. В часы, а тем более дни без нее он ощущал опустошение и глубокую тоску. В такой пустоте он жил и раньше, до нее, но она дала ему счастье. Наделила способностью испытывать радость. И теперь он не хотел возвращаться в прошлую жизнь.
Тогда Исай вошел в квартиру раньше положенного времени. Как оказалось, положенного ей ему. Он увидел их на кухне. Полуодетыми и сношающимися, как собаки. Она стонала не так, как с ним, она звучала удовольствием. С ним она всегда была сверху. Двигалась сама, контролируя темп и глубину проникновения, слышно дышала. Когда ее дыхание начинало дрожать, это означало для Исая, что уже можно. Можно, потому что она каждый вечер у него на виду принимала таблетку, возвращала блистер в коробку и клала на холодильник. Он закрывал глаза и растворялся в ней. Потом она слазила с него и ложилась рядом, кладя руку ему на живот, говорила, что сегодня почти кончила, поясняла, что нужно еще чуть-чуть привыкнуть друг к другу – и будет совсем хорошо, говорила, что не может так сразу, хотя уже несколько месяцев засыпала с ним в одной постели. Такие слова немного огорчали Исая, он скрывал это и ждал. Ждал притирания.
Мужчина зарычал, она застонала еще громче. Запах! Отвратительный запах животного совокупления его женщины с другим самцом залил своим шлейфом все пространство квартиры. Заполнил рот, гортань, трахею, проникал в легкие. Шлейфом липким, рвотным, выворачивающим наизнанку все его, Исая, представление о мире. Исаю казалось, что сейчас он задохнется. Стараясь не дышать,
