Мне казалось, что нет конца этой проклятой тропе, но наконец она стала спускаться вниз, стало легче идти, и вскорости Михеич сказал:

— Вот за этим бугром и моя хата.

Мы с трудом добрели до хаты. Она представляла из себя одну комнату с печкой. Михеич зажег керосиновую лампу, растопил печку. При свете лампы мы увидели в углу несколько икон с лампадкой под нами; на стене портрет Государя. Все это мне показалось таким чудесным, как в сказке.

На столе появился самогон, который Михеич гнал сам, сушеная вобла, которую, прежде чем кушать, нужно хорошо побить обо что-либо твердое, чудный утиный суп и, конечно, черный хлеб. С дороги мы наелись изрядно, даже пришлось распустить пояса. Утолив голод, начали разговаривать. Мы были удивлены философствованием Михеича, который начал:

— Я знаю Георгия Федоровича давно, хороший он человек, ваш брат, люблю его и уважаю, поэтому и согласился увезти вас от беды подальше. Я знаю, от кого вы ищете спасения. Эх, вы, молодежь, ведь народ сошел с ума… прет, сам не знает куда, разрушая все на своем пути, и, конечно, сметут и вас, и ваших сторонников, как песчинки…

Он замолчал, молчали и мы. Затем, прервав молчание, он продолжал:

— То, что я вам сейчас сказал, это не значит, что мы не должны противиться этой народной чуме, мы обязаны, и это наш тяжелый долг — бороться с этой чумой, хотя в конечном итоге мы будем сметены и погибнем. Ну, да довольно говорить, давайте ложиться спать — утро вечера мудренее.

Мы все улеглись, и через пару минут раздался тяжелый храп уставших людей. Я же, как ни старался, не мог уснуть. Тяжелые мысли тревожили меня и разгоняли сон. Что же мы должны делать? Нельзя же сидеть тут и ничего не делать, ждать, что откуда-то придут спасители, в то же время зная, что наших братьев офицеров ловят и расстреливают сотнями! С этими мыслями и я погрузился в тяжелый сон. Когда мы проснулись, то Михеича уже не было в хате. Он оставил записку, что поехал в Казань, повидает брата и вернется поздно ночью.

Я рассказал моим друзьям о моих ночных думах. Они согласились со мной, что нельзя сидеть у моря и ждать погоды. Решили, что по возвращении Михеича вернемся в Казань, там все же мы сможем сколотить хотя небольшую группу офицеров и как-то будем бороться против этой чумы.

Как много значит молодость, ее бурные порывы и дерзания! Да, мы были молоды и совсем не думали и не предполагали, сколько еще всяких испытаний готовит нам наша судьба.

Прав был Михеич, когда сказал, что народ очумел, но мы, молодежь, так разгорячились — хоть сейчас в бой! Мы сидели и мечтали, надеялись, что не всех же офицеров арестовали и мы сможем связаться с ними и начать борьбу. Мои друзья готовы были, не ожидая Михеича, ринуться в путь, но я им доказал, что он как бы пошел в разведку и мы должны дождаться его. Прошел день, настала ночь, Михеича нет. Наступил день и опять ушел, наступал вечер, Михеича не было. Мы решили, что что-то случилось и нам небезопасно оставаться в хате. Меня мучила мысль, что Михеич хотел повидать и брата. Неужели и с братом что-то случилось?

Мы перекочевали из хаты на лесной бугорок, с которого нам видна была тропинка, ведущая к хате, и залегли там. С наступлением темноты тучи комаров атаковали нас; они напоминали нам большевиков, которые также хотели испить нашей кровушки. Папиросы вышли, последнюю мы курили все вместе. Дым прекратился, атаки комаров усилились, разжечь же костер нельзя, можно этим выдать себя. Наконец и луна скрылась за тучами, и мы еле могли видеть очертания хаты. Значит — сиди, жди и наблюдай. Если появится огонек в окне, тогда можно проверить, кто там, так как пуганая ворона куста боится, а в особенности в такое неспокойное время. Предосторожность никогда не мешает. Комары же делали свое дело, и мы из-за этого еще больше нервничали.

Вдруг появился свет в окне хаты, и я вызвался пойти на разведку, но мои друзья запротестовали. Пошли все вместе. Решили обойти хату с трех сторон. Осторожно приблизились к хате, и я заглянул внутрь. Лампа была прикручена, освещение скверное, но все же я увидел Михеича, связанного, сидящего на полу с разбитым лицом, а вокруг стола толпились «товарищи», уничтожая самогон.

Я подал сигнал моим друзьям, и мы отошли на исходное положение, чтобы обсудить, как быть. Михеича нужно выручать. Я решаю еще раз проверить и узнать точно, сколько бандитов в хате. Добравшись опять с предосторожностями до хаты, мы увидели, что их пятеро и они уже хорошо выпили. Мы решили немного повременить, дать им возможность опьянеть сильнее, а тогда атаковать их. Решили атаковать их с двух сторон, двое с фронта, один сзади (сзади тоже была дверь). Мы отлично понимали, что ни один из них не должен уйти из хаты живым и огонь наших наганов должен быть точным и смертельным.

В хате продолжалось пиршество. Мы осторожно подошли вплотную к хате, рывком распахнули дверь и открыли огонь. Крики, стоны раненых, дым, кто-то падает; один пытался выскочить в заднюю дверь, но его уложил выстрелом Петя. Они по небрежности, когда начали пьянствовать, поставили свои винтовки на противоположной стороне стола, а кобуры наганов были застегнуты, и наше внезапное нападение увенчалось полным успехом.

Тела убитых выкинули через заднюю дверь наружу и бросились к Михеичу. Пыл короткого боя прошел, и мы пришли в себя. Михеич горько плакал и благодарил нас за чудное спасение. У него, бедняги, изверги вырвали ногти на левой руке и отрезали часть правого уха. Это были обычные методы пытки жертв «товарищами». Вид Михеича был ужаснейший. Мы нашли на убитых санитарные пакеты, перевязали Михеича, употребив его же самогон как дезинфектор, и уложили его отдыхать.

У убитых были вещевые мешки, и каждый из них имел наган, также были и гранаты. У нас патроны почти кончились. У Пети с его браунингом их уже не было, поэтому мы, найдя в вещевых мешках изрядный запас патронов как к наганам, так и к винтовкам, были очень обрадованы. Это были наши первые трофеи.

Мы понимали, что оставаться здесь в лесной сторожке долго нельзя, гости могут пожаловать опять. Но куда же идти? Без Михеича