– И сколько сейчас за такое дают? За 12-то килограммов сала?

– 25 палок по хребту, за 12 килограммов сала. Сегодня после обеда у нас во дворике, кстати, будут пороть. Если хотите, останьтесь, поглядите.

– Дела, дела. Не могу.

Мы еще помолчали.

– Так-с. А дело насчет, ну насчет Леонида Фомича продвигается? Есть новости?

– Новости? Это зависит от того, как много вы уже знаете.

Я рассказал, что знаю.

– Угу. Ну тогда особых новостей нет. Между нами же разговор?

Я оглянулся на закрытую дверь.

–Не понял вопроса?

–Ладно-ладно. Ну вы не пересказывайте своему коллеге, это только сплетни. Адъютант Бременкампа недавно получил повышение на Украине. Как вам такое?

Я пожал плечами.

– Не понимаете? Ладно, ну я предупреждал, что у меня только сплетни. Его не только не убили ни в тот день, ни после, но теперь еще и повысили, хоть он и был замешан в очень скользком деле. Как такое может быть?

Я честно ответил, что не знаю.

– Да, с вами каши не сваришь. Такое может быть, если он сам и был заказчик. Хорошо, заказчик – это перебор. Связной, и уж поглавнее Бременкампа. Понимаете? Это он координировал действия диверсантов, а не Бременкамп.

– А Бременкамп что же делал?

– Откуда я знаю. Ну, согласитесь, не стал бы он руководить собственным убийством.

– Да, это было бы с его стороны странно. А как же долги и прочее?

– Ну что долги. Долги отдельно, а взрывы отдельно, наверное. Все ж таки не все, кто залез в долги, потом людей убивать принимаются.

– Хорошо, ну а про адъютанта-то его какая-то у вас информация есть?

Навроцкий развел руками.

– Как-то сложно.

– На то и сплетня. Сижу тут скучаю, от безделья всякое обдумываю. Если вам не интересно, я могу не продолжать.

– Мне нормально. Мне любопытно.

– Ага. Я тогда могу даже предположить как, – тут он запнулся, – как с Леонидом Фомичом эта штука вышла. Бременкамп сам что-то подозревать стал или попросту заметил нашу слежку. Вот и обратился, чтобы шума не поднимать, к полиции.

– Н-да, понятно, – сказал я, хотя совершенно ничего не понял.

Навроцкий покивал головой. Ему, очевидно, было неловко от того, что меня его рассказ увлекает совсем не так сильно, как его самого. Мы немного помолчали.

– Вы еще что-то хотели?

– Да нет. Ладно, хотел. Хотел спросить у вас про Венславского. Мне показалось, вы вчера сидели с таким видом, будто знаете больше других.

Навроцкий ухмыльнулся и сложил руки на груди:

– Может быть.

–Вот, именно с таким видом. Это не мое дело…

Навроцкий непроизвольно улыбнулся еще сильней.

– Да, ну так вот. Может быть, вы могли бы просто намекнуть, что ли…

– Так?

– Намекнуть, не было ли у Александра Петровича в городе некоторой, ну, как сказать. До прибытия его жены, какой-то связи…

– С советами?

– … с женщиной.

Мы уставились друг на друга. Навроцкий беззвучно посмеялся одними плечами.

– Нет, ни с какой женщиной у него ничего не было.

– Вы так уверены?

– Да. Ну, слушайте, у нас и полномочий-то особых нет, кроме как общий надзор за связями прибывших в город осуществлять. Уж это я точно знаю.

– А советы вы почему сказали?

Он пожал плечами. Поежился.

– Расскажи одну байку, но давайте это тоже только между нами будет.

Он протянул мне через стол руку. Мы обменялись рукопожатиями.

– Вы же знаете, что я не местный?

И он рассказал, как в начале лета 1917-го, безусый, отставший от части, пьяный («говорю, как есть») и со споротыми офицерскими погонами, отсиживался на квартире у вдовы прапорщика, с которым они сдружились на фронте, в местечке как раз с другой стороны железнодорожного полотна у поместья Венславских.

– Мы, разумеется, не были знакомы, да и даже само поместье я в глаза не видел. Но местность вокруг от нечего делать я тогда порядком обошел.

В одну из таких прогулок он напоролся на пришедший с фронта поезд. С поезда на перрон слезли солдаты. Навроцкий, руки в карманы, стоял и насвистывал, а неподалеку стоял начальник станции с револьвером в руке. Начальника обезоружили, сорвали погоны, привели в местечко, избивая по дороге, посадили на этапную гауптвахту, с которой выпустили двух солдат, там сидевших за покражу. Навроцкий, все так же насвистывая и обливаясь от ужаса потом, шел все это время рядом, потому что понимал, что стоит ему прибавить шаг или повернуть в сторону, как кто-нибудь из солдат непременно к нему прицепится.

– Ну да вы знаете, что тогда делалось.

Солдаты съели все, что нашли на тюремной кухне и, так как никто им никакого сопротивления не оказывал, разбрелись по местечку в поисках драки. В булочной у старой еврейки нашли булку, которую, как им показалось, продавали втридорога. Упиравшуюся старуху с булкой повели в канцелярию. Там оказалось пусто.

– И тут я смотрю: на ступеньках какая-то знакомая морда. Присмотрелся: а это хозяйкин сын-семинарист.

Юноша тоже увидел Навроцкого и вдруг стал кричать, что сосед-прапорщик ходит в погонах, поет «Боже, царя храни» и пьянствует. Вокруг столпились солдаты и любопытные, галдя и переводя взгляд с семинариста на улыбающегося, как будто умиленного происходящим Навроцкого («у меня-то в кармане пистолет был. Я его взвел и стою дальше, улыбаюсь»). Семинарист ораторствовал, толпа наседала. Но в это время кто-то крикнул: «да чего он сам тут... мы на фронт, кровь проливать, а он...», – и по странной игре мысли бледного семинариста тут же стащили с крыльца и под конвоем отвели, так же гурьбой, опять на гауптвахту.

Кто-то послал за отцом Венславского. В военных условиях он снова вышел на службу и руководил какой-то тыловой службой по снабжению. Седой и худенький, он прошел через толпу невозмутимой походкой: одна рука наполовину в косом кармане охотничьей куртки, другая с палочкой. А рядом, поджав уши, такса. Венславский-отец прошел в кабинет, набитый солдатами, сел за свой стол, дождался, когда у ног, дыша в сапог, уляжется собака, и только тогда спросил, что, собственно, случилось.

– В общем, если коротко говорить, оказалось, что это не хлеб, а сайка с изюмом. Солдаты от неловкости тут же проголосовали за доверие Венславскому, которого, конечно перед этим собирались как минимум арестовать. Ну и вот, – Навроцкий откинулся на стуле и