ярость, с другой – боль и отчаяние своего любимого внука. Да, он любил и этих чертовых бастардов, но Лан…Лан был его личной болью, его любимой занозой в заднице, его тоской по дочери и вечным непрощением себя самого. Плод греха. Дитя его сына и дочери. С уродливым характером, черным нутром и адскими бесами в голове. Такой похожий на него самого, такой сильный и в то же время ранимый.

Батыр смотрел, как они катаются по полу, как сшибают полки со стен, как бьют посуду и наносят друг другу сокрушительные удары. Оба сильны. Но отчаяние, ярость и ненависть делают Хана машиной смерти…он не просто дерется, он хочет убить. Это слышно в его хрипе, в его реве и видно по его ожесточенным ударам. Они в разной весовой категории, хотя это и не мешает ловкому и юркому Тархану одерживать победы, но не тогда, когда Хан всем своим весом пригвоздил его к полу и вот-вот разорвет напополам, выгибая за шею назад и придавив руку Дьявола ногой к полу.

– Не трахал…никогда…не прикасался…матерью клянусь! – прохрипел Тархан, пытаясь высвободиться и задыхаясь от боли. – Бл*******дь! Отпусти!

– Лжешь, падаль! Сансару продался! Твааарь!

– Я никогда ее не видел…никогда не приближался…после последней встречи…Клянусь!

Хан продолжал давить, и дед ударил палкой в пол.

– Хватит! Отпусти его! Не трогал он ее! Это мой приказ с Сансаром спеться! Мой! Отпусти! Я приказал. Он выполнял все, что я ему сказал!

Хан еще какое-то время удерживал брата, потом отпустил руки, и Дьявол рухнул на спину, задыхаясь и обливаясь потом.

– Ублюдок! – прохрипел и закашлялся.

– Говорите! Оба! Не то я не посмотрю, что ты мой дед, и откручу твою седую интриганскую башку, на хрен!

И посмотрел на деда исподлобья. Дугур-Намаевское отродье. Собравшее в себе всю отрицательную мощь семейства, и тем и страшный.

– Облезешь! Ни хера не скажу! Долбаный псих! – откашливаясь простонал Тархан и потрогал горло, на котором выступили темные пятна от пальцев Хана. Беркут подал ему руку, поднимая с пола. Во время драки он не лез, наблюдал, но в перепалку не вмешался. Это заинтересовало Батыра…он всегда считал, что Беркут – это тень Тархана. И не смеет ослушаться брата. Ожидал, что тот влезет в драку, но Беркут держался в стороне. Сам себе на уме. Еще одна хитрая тварь из рода Дугур-Намаевых. То ли что-то задумал…то ли был не прочь, чтоб Тархана немного потрепали.

– Сансар что-то затеял, и я хотел знать, что именно. Прежде чем он обратится к кому-то другому…у меня должен был быть там свой человек.

– И этот твой человек не знал, что мне подсунул Сансар? Не знал, бл*дь, каким гребаным идиотом, какого безумца из меня сделали? Не знаааал? – заревел и ткнул окровавленные кулаки под нос деду. – Или знал? Знал и смотрел, как я гнию от боли и тоски? Отвечай!

– Никто не знал! – тихо сказал Батыр и отшатнулся от обезумевшего внука. – Кто сказал, что Алтан – это наша лебедь?

– Тест ДНК! Еба*ый тест ДНК. Случайный, мать его, незапланированный ТЕСТ! Сукаааа! Сколько их сделал я! Цэцэг! Убью шалаву старую, гнилую! Это все ты!

Схватил деда за шиворот и приподнял в кресле.

– Все ты с твоей долбаной жалостью! С твоей конченой справедливостью, которой не было с моей матерью…ты привел в мой дом змею! Ты знаешь, что я делал с Ангаахай! Ты знаешь, какие круги ада я для нее придумал?! Я чуть не…Бл*******дь!

– Уймись! – рявкнул Тархан, пытаясь остановить Тамерлана, но тот отшвырнул его с такой силой, что брат влетел в стену и отскочил от нее как мяч. Хотел кинуться обратно, но дед выставил руку вперед. Он не хотел, чтобы они дрались. Не хотел, чтобы братья становились врагами. Слишком много ненависти было в этой семье… и на старости лет Батыр мечтал о том, что поживет в мире… и хотел, чтобы внуки-бастарды были рядом.

– ХВАТИТ! Хватит…казнишь ее…как захочешь…но, – посмотрел внуку в безумные глаза, – но это наша кровь, пусть грязная, но она наша…зачем марать руки…они и так у тебя по локоть в крови!

– Как и у тебя! Твоя дочь умрет страшной смертью… и ты сам лично вырвешь ей сердце! Ты! Ты ее породил, ты и убьешь!

– Оставь старика!

– Этот старик сам кого хочешь уделает! Да, дед? – медленно посадил его обратно в кресло. – К чему еще ты причастен? Что еще затевал за моей спиной? Я ее убивал собственными руками! Мою Ангаахай! Я ломал ее, я ее… Отруби мне руки, дед! Ты сможешь это сделать? У тебя хватит яиц?

Взвыл и ткнул измазанные кровью ладони в лицо Батыру.

– Я хочу, чтобы от них остались одни обрубки…эти руки калечили ее…мою лебедь!

– Я бы отрубил…только чьи руки вытащат ее оттуда…кто найдет ее в чреве самого сатаны и вызволит, как не ты?

Схватил внука за запястья и сильно сжал.

– Сначала верни нашу девочку домой и отомсти за Эрдэнэ…потом подумаем, что тебе нужно отрубить. Пусть сама Ангаахай вынесет тебе приговор!

Долго смотрели друг другу в глаза. Тьма с тьмой, схлестнувшиеся в поединке и пожирающие одна другую.

– Я потерял ее дважды…

– Тебе дан шанс спасти…что может быть важнее, чем то, что она жива?

– Где…где мне ее искать?

– Мы поможем… – глухо сказал Тархан, и Тамерлан к нему обернулся. Дед смотрел на троих братьев по очереди. А ведь они, черт их раздери, похожи. Очень похожи…видно, что одна кровь. Пусть объединятся и спасут маленькую лебедь, а потом уничтожат всех, кто тронул малышку Эрдэнэ. Вместе у них получится.

– Идите к Одулу-медведю…

Хан взглянул деду в глаза и с недоверием дернул головой.

– К этому мяснику? К ничтожеству?

– Ничтожество всегда якшается с другими ничтожествами. Одул знает все дно этого мира. Принеси ему золото, и он скажет, из какой щели выползли Суму и его мать…и кому могли служить. Это твой единственный шанс найти Ангаахай живой.

Сказал и сам себе не поверил…сказал и понял, что иного пути просто нет, иначе никогда не отправил бы внуков к этому падальщику.

– Па..па

Они все обернулись – на пороге стоял маленький Галь и тер глазки кулачками. Он впервые произнес слово «папа», и Батыр увидел, как наполнились слезами глаза Хана.

– Мой сладкий!

Хан бросился к ребенку и поднял на руки, а малыш обхватил его ручками и ножками и зарылся личиком ему в шею. Огромная махина сжимает лапищами крохотное тельце и дрожит, когда льнет к своему ребенку. Никогда Батыр не видел своего внука таким. Никогда не представлял всю