«Стол — в два раза хуже прошлого года. Чай пить нельзя — разит веником — трын-травой. Лимона даже для показа нет. Коньяк подали московского изготовления, которым не только не излечить «разгулявшийся» желудок и кишечник, но можно их, бедняжек, загнать прямо в бутылку.

Рядом, кажется, на четвертой даче, живет куча разного народа, и среди этих людей был поселен Литвинов, правда, в отдельной комнате.

Мне рассказали, как весь этот народ кормили, и мне от одних рассказов стало стыдно и за «марку» этих домов, и за людей. Были случаи, когда не давали по утрам масла и «братва» за одним столом судачила и посылались требования за маслом якобы для Литвинова. Литвинова возили на ванны в общей машине...

Нельзя на одной кухне готовить в пяти горшках разную еду, а сейчас так и происходит — одна еда для первого сорта (это я и иже со мной), другая — для остальных отдыхающих, третья — для врачебного персонала, четвертая — низшего персонала и пятая — для охраны...

О врачах. Накануне моего приезда отравилось восемь человек, на второй день моего прибытия отравилось четыре человека охраны. Вызвал Коржикова, спрашиваю причину. Объясняет общим эпидемическим состоянием Сочи, в воде найден приехавшим из Москвы специалистом какой-то вредоносный микроб.

Я этой басне не поверил и предупредил Коржикова, чтобы он посмотрел у себя на кухне и в хранилищах продуктов, все ли там в порядке и чистоте. Он заверял, что все в порядке, дежурят врачи на кухне, продукты свежие и чистые.

Коржиков ушел. Явился Дегтярев, ныне по неисповедимым судьбам нашей жизни ставший здесь старшим врачом — какой позор! Он такой же врач, как мы с тобой астрономы.

— Почему люди травятся? — спрашиваю Дегтярева.

— Во всех санаториях сейчас массовые отравления, — последовал ответ.

— Я вас спрашиваю не обо всех санаториях, а о тех, за которыми вы обязаны наблюдать.

— Во всяком случае, не от пищи, Климент Ефремович, — говорит Дегтярев, — я вызвал из Москвы специалиста-врача, и он мне сообщил, что в Москве в воде найдена бацилла, заражающая желудки москвичей, а они, москвичи, эту инфекцию завозят в Сочи...

Вижу я, что дело имею прямо с подлецами, и вскипел до бешенства. В это время пришел комендант. Спрашиваю коменданта — по какой причине заболели четыре чекиста?

Отвечает:

— Дали вареное мясо, простоявшее долго в кладовой на кухне. Ну, ребята поели с аппетитом и слегли. Трое уже на ногах, один — в постели.

Перед этим Дегтярев меня уверял, как и Коржиков, что продукты и пища без осмотра врача не отпускаются из кладовой и кухни, и даже он сам вчера целые сутки продежурил на кухне, не доверяя своим же врачам. Какая глубокая и жалкая ложь!.. Если бы я не был болен, я в тот же день уехал бы из Сочи. Нельзя оставаться в этом полном бардаке...»

Особисты и армия

На февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года, где шла речь о борьбе с врагами народа, нарком обороны маршал Ворошилов и начальник политуправления армии Ян Гамарник твердо заявили, что положение в армии не вызывает тревоги, потому что сторонников Троцкого уже изгнали из Красной армии.

Ворошилов говорил:

— Лазарь Моисеевич перед тем, как я пошел на трибуну, сказал мне: «Посмотрим, как ты будешь себя критиковать, это очень интересно»... Я ему сказал, что мне критиковать себя очень трудно, и вовсе не потому, что я не люблю самокритики, — особенно больших любителей самокритики, впрочем, среди нас немного найдется... Но положение мое, Лазарь Моисеевич, несколько особое. И потому, что я представляю армию, — это имеет «кое-какое» значение, — и потому, что в армии к настоящему моменту, к счастью, вскрыто пока не так много врагов. Говорю «к счастью», надеясь, что в Красной армии врагов вообще немного. Так оно и должно быть, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры...

Ворошилову не хотелось давать в обиду вооруженные силы, которыми он руководил больше десяти лет. Он гордился Красной армией.

— Мы провели вместе со всей партией в 1933—1934 годах чистку партийного состава Красной армии, — удовлетворенно говорил нарком. — В армии — как многие из секретарей обкомов и нацкомпартий это знают — был, пожалуй, наименьший процент вычищенных.

— Так и должно быть, — искренне откликнулся сидевший в зале первый секретарь ЦК компартии Украины Станислав Викентьевич Косиор.

Косиор тоже не знал, что ждет армию и его самого. В январе 1938 года Сталин перевел Косиора в Москву заместителем главы правительства, в мае его арестовали и в феврале 1939-го расстреляли.

— Правильно, — охотно подхватил Ворошилов слова Косиора, — потому что страна дает армии лучших людей.

Правда, потом нарком обороны добавил:

— Я далек, разумеется, от мысли, что в армии везде и все обстоит благополучно. Нет, совсем не исключено, что в армию проникли подлые враги в гораздо большем количестве, чем мы пока об этом знаем...

Ворошилов доложил, что из армии за последние годы уволены сорок семь тысяч человек начальствующего состава как политически неблагонадежные.

— Причем я должен сказать, товарищи, — и я, и мои помощники проводили эту работу с достаточной осторожностью, — сообщил нарком. — Я лично подхожу всегда осторожно при решении вопроса об увольнении человека из рядов армии. Приходится быть внимательным, даже если человек в прошлом был замешан в оппозиции... Частенько бывают у меня разговоры с органами товарища Ежова в отношении отдельных лиц, подлежащих изгнанию из рядов Красной армии. Иной раз приходится отстаивать отдельных лиц. Правда, сейчас можно попасть в очень неприятную историю: отстаиваешь человека, будучи уверен, что он честный, а потом оказывается, что он самый доподлинный враг. Но, невзирая на такую опасность, я все-таки эту свою линию, по-моему, правильную, сталинскую линию, буду и впредь проводить...

С армейским руководством не согласился глава правительства и вообще второй человек в стране — Вячеслав Михайлович Молотов. Он, пожалуй, единственный в политбюро понимал масштабность сталинских замыслов и полностью их поддерживал.

Молотов с трибуны пленума обвинил Ворошилова в благодушии и предупредил наркома, что военное ведомство не останется в стороне от процесса массовых чисток:

— Было вначале предположение по военному ведомству особый доклад заслушать, потом мы отказались от этого. Мы имели в виду важность дела, но пока там небольшие симптомы обнаружены вредительской работы, шпионско-диверсионно-троцкистской работы.