Шрифт:
Закладка:
Верховского допрашивали одиннадцать месяцев и 18 июля 1931 года приговорили к смертной казни. В декабре расстрел заменили на десять лет лагерей. Он несколько раз объявлял голодовку, и ему разрешили писать.
Находясь в заключении, он создал несколько серьезных военных трудов. Особый отдел ОГПУ исправно пересылал их Ворошилову. Нарком отдал труды бывшего военного министра на экспертизу. Ответ был благоприятным. Верховскому, по-прежнему находившемуся в заключении, дали задание поработать на Красную армию.
«Народному комиссару обороны Союза ССР
тов. Ворошилову
По Вашему приказанию я дал через особый отдел ОГПУ задание Верховскому А.И. написать о «Глубокой тактике». Работу его, вернее набросок, направляю Вам для ознакомления.
Некоторые его мысли заслуживают внимания.
Начальник Главного управления РККА
Фельдман.
20 июня 1933 года».
Ворошилову объяснили, что Верховский — полезный для армии человек и его нужно попытаться освободить. Тогда нарком обратился к вождю с предложением помиловать ценного военного специалиста:
«Политбюро ЦК ВКП(б)
Тов. Сталину
Посылаю копию заявления Верховского А.И. и его статьи:
«Выводы на опыте русско-японской войны 1904—1905 годов с точки зрения нашей борьбы против японского империализма в 1934 году».
Если и допустить, что, состоя в рядах Красной Армии, Верховский А.И. не был активным контрреволюционером, то во всяком случае другом нашим он никогда не был. Вряд ли теперь стал им. Это ясно.
Тем не менее, учитывая, что теперь обстановка резко изменилась, считаю, что можно было бы без особого риска его освободить, использовав по линии научно-исследовательской работы.
Ворошилов
9 мая 1934 года».
Заступничество наркома помогло.
Верховского, отсидевшего три года, освободили. Он тут же написал Ворошилову о том, что происходит в НКВД:
«По всему ходу следствия становилось ясно, что никто совершенно не интересуется правдой, что меня хотят насильно заставить дать ложные показания.
Если к этому прибавить сознание полной беззащитности и внушаемое следствием убеждение, что партия требует от меня дачи этих ложных показаний во имя каких-то неведомых целей, то станет ясно, что заставило целый ряд лиц, которых следствие связало в одно со мной дело, дать ложные показания и оговорить меня».
Ворошилов переслал письмо Сталину. Это помогло. Верховскому позволили преподавать, в 1936 году взяли в Академию Генерального штаба.
Маршал Иван Степанович Конев на склоне лет вспоминал, как интересно было учиться у Верховского и Свечина. Александр Иванович Верховский в те годы говорил о важности оборонительных действий, о необходимости учиться вести оборонительный бой. Сторонников у него оказалось немного... В марте 1938 года комбрига Верховского вновь арестовали и в августе расстреляли.
Красная армия лишилась наиболее образованной своей части, что пагубно сказалось на уровне подготовки командных кадров.
Среди арестованных в августе 1930 года были преподаватели Военной академии имени М.В. Фрунзе известный историк Какурин и его однокашник по Николаевской академии бывший подполковник царской армии Иван Александрович Троицкий.
Николай Евгеньевич Какурин окончил до революции артиллерийское училище и Академию Генштаба. В Первую мировую войну командовал полком, возглавлял штаб дивизии. Первоначально он не принял власти большевиков и в Красную армию вступил только в 1920 году.
Николай Какурин произвел впечатление на Тухачевского. Михаил Николаевич приблизил его к себе. Во время подавления тамбовского восстания Какурин был начальником штаба у Тухачевского. Там же служил и бывший подполковник Троицкий, друг Какурина.
В Военной академии РККА он был старшим руководителем по тактике, руководил отделением по истории Гражданской войны в уставном отделе оперативного управления Штаба РККА, написал двухтомный труд «Как сражалась революция» — о создании Красной армии. Профессор Какурин был соавтором книги «Война с белополяками 1920 года», в которой критиковалось руководство Юго-Западного фронта, в том числе и член реввоенсовета фронта Сталин.
От Какурина и Троицкого чекисты получили показания на Михаила Николаевича Тухачевского, в тот момент командовавшего Ленинградским военным округом.
По словам арестованных, Тухачевский считал положение в стране тяжелым и намеревался в благоприятной ситуации захватить власть и установить военную диктатуру.
Почему оба офицера поставили свои подписи под заведомой неправдой? У людей, которых посадили и которым если не расстрел грозит, то многие годы в лагерях, есть масса оснований сотрудничать со следствием, делать то, что от них хотят, в надежде на снисхождение. Верховский в письме Ворошилову ярко описал психологическое состояние человека, арестованного безо всякой вины...
10 сентября 1930 года председатель ОГПУ Вячеслав Менжинский попросил Сталина, отдыхавшего на юге, санкционировать арест Тухачевского и некоторых других военных:
«Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу...
Арестовывать участников группы поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск».
Характерно, что материалы допросов Менжинский послал только Сталину и Молотову, но не наркому обороны Ворошилову.
Сталин не спешил с ответом. Он решил посоветоваться со старым другом Серго Орджоникидзе:
«Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено».
Потрясающая реакция! Сталин фактически признает, что чекистские материалы могут быть подлинными, а могут быть фальшивыми, то есть ОГПУ ничего не стоит сфабриковать заговор... Поэтому вождь не дает санкции на арест, а сообщает Орджоникидзе:
«Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше бы отложить решение этого вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе».
Тем временем чекисты выжали из Какурина показания против Тухачевского, которые были представлены Сталину:
«Михаил Николаевич говорил, что можно рассчитывать на дальнейшее обострение внутрипартийной борьбы. Я не исключаю возможности, сказал он, в качестве одной из перспектив, что в пылу и ожесточении этой борьбы страсти и политические, и личные разгораются настолько, что будут забыты и перейдены все рамки и границы. Возможна и такая перспектива, что рука фанатика для развязывания правого уклона не остановится и перед покушением на жизнь самого тов. Сталина...
Сейчас, когда я имел время глубоко продумать все случившееся, я не исключу и того, что, говоря в качестве прогноза о фанатике, стреляющем в Сталина, Тухачевский просто вуалировал ту перспективу, над которой
