Шрифт:
Закладка:
«Последние пять-шесть лет товарищ Сталин стоял в фокусе развертывающейся и клокочущей борьбы за партию, за социализм, — так начиналась обширная статья Ворошилова. — Только этими обстоятельствами и можно объяснить, что значение товарища Сталина как одного из самых выдающихся организаторов побед гражданской войны было до некоторой степени заслонено этими событиями и не получило еще должной оценки.
Сегодня, в день пятидесятилетия нашего друга, я хочу хоть отчасти заполнить этот пробел».
Ворошилов смело приписал Сталину роль, которую в Гражданскую войну играл Лев Троцкий:
«В период 1918—1920 годов товарищ Сталин являлся, пожалуй, единственным человеком, которого Центральный комитет бросал с одного боевого участка на другой, выбирая наиболее опасные, наиболее угрожаемые для революции места...
Он брал в свои твердые руки руководство, ломал настроения растерянности, был беспощаден не только к врагам, но также к паникерам и саботажникам, он подавлял заговоры в тылу и на фронте, оздоровлял обстановку, создавал перелом и неизменно добивался победы Красной армии».
Ворошилов заранее показал рукопись статьи Сталину. Тот сделал замечания. Адъютант Ворошилова Рафаил Павлович Хмельницкий, дослужившийся до звания генерал-лейтенанта, рассказывал позднее, что в рукописи были такие слова: «В гражданскую войну имелись ошибки и недочеты, у И.В. Сталина ошибок было меньше, чем у других». Эта фраза была вычеркнута красным карандашом, и Сталин приписал: «Клим! Ошибок не было, надо выбросить этот абзац».
Когда в 1930 году сталинская группа в политбюро решила снять Алексея Ивановича Рыкова с поста председателя Совнаркома, возник вопрос, кто его заменит.
Именно Ворошилов предложил Сталину стать еще и главой правительства:
«Самым лучшим выходом из положения было бы унифицирование руководства. Хорошо было бы сесть тебе в СНК и по-настоящему, как ты умеешь, взяться за руководство всей стройкой... Разумеется, можно оставить все (организационно) по-прежнему, то есть иметь штаб и главное командование на Старой площади, но такой порядок тяжеловесен, мало гибок...
Я за то, чтобы тебе браться за всю «совокупность» руководства открыто, организованно. Все равно это руководство находится в твоих руках, с той лишь разницей, что в таком положении и руководить чрезвычайно трудно, и полной отдачи в работе нет...»
Климент Ефремович не был человеком хитрым и коварным. Скорее, ему было свойственно некоторое простодушие. И в те годы его восхищение вождем было искренним. Он от души восторгался умением Сталина руководить страной.
Ворошилов даже в личном письме секретарю ЦИК Авелю Софроновичу Енукидзе, отдыхавшему в 1929 году в Германии, писал:
«Замечательный человек наш Коба. Просто непостижимо, как он может сочетать в себе и великий ум пролетарского стратега, и такую же волю государственного и революционного деятеля, и душу совсем обыкновенного, простого, доброго товарища, помнящего всякую мелочь, обо всем заботящегося, что касается людей, которых знает, любит, ценит. Хорошо, что у нас есть Коба!»
Сталин талантами Ворошилова не восторгался, но в те годы Климент Ефремович вошел в узкий круг руководителей страны, которые решали все вопросы.
Нарком вел себя уверенно и непринужденно. Стоя на трибуне партийного съезда, шутил с залом:
— Я позволю себе, товарищи, назвать вам некоторые цифры, из которых вы мало что поймете (в зале взрыв смеха), но лучше сказать вам хоть что-нибудь, чем ничего.
Он приводил цифры быстрого роста военной промышленности. Зал, как положено, горячо аплодировал. Ворошилов продолжал шутить:
— Я прошу президиум засчитать мне время, идущее на хлопки: тут будут все время хлопать, а мне сказали, что я имею только полтора часа.
Зал восторженно смеялся.
Ворошилова повсюду встречали с почетом. На съездах, митингах и собраниях, особенно в вооруженных силах, звучали призывы:
— Да здравствует наш славный вождь, первый командир и красноармеец — товарищ Ворошилов!
И зал взрывался аплодисментами, как тогда писали, «переходящими в овацию».
Ворошилов казался очень влиятельным человеком. В письме к нему престарелый художник Илья Ефимович Репин, оставшийся после революции в Финляндии, писал:
«После 81 года жизни — дряхлость — ни имения, ни денег. Но у меня еще были друзья. Стали звать меня в Питер, даже приезжали. Наконец, говорили: хлопочите, вам возвратят ваше имение и деньги и квартиру в Питере. Указывали даже на могучего, хотя и молодого еще деятеля. Этот все может; да только он и может. Этот деятель Вы, Климентий Ефремович».
Репин и его советчики несколько заблуждались. Ворошилов был совершенно несамостоятелен. Постоянно обращался за советом к вождю.
8 сентября 1926 года Ворошилов переслал репинское письмо Сталину:
«Дорогой Коба!
Посылаю тебе письмо Репина для ознакомления. Очень прошу, если это тебя не затруднит, черкнуть пару слов по этому поводу. Имея твое мнение на этот счет, легче и скорее решить это дело в ПБ. Уезжаю завтра. Желаю настоящей, стальной поправки. Жму руку. Ворошилов».
Сталин ответил в тот же день:
«Клим!
Я думаю, что Соввласть должна поддержать Репина всемерно. Привет.
И. Сталин».
Ворошилов, наверное, даже побаивался проявлять самостоятельность, потому что никогда не мог угадать мнение вождя, понять его логику. Сталин же любил принимать неожиданные решения, чтобы держать своих подчиненных в напряжении.
В июне 1935 года Ворошилов направил Сталину сообщение, что министр национальной обороны Чехословакии наградил группу советских военных летчиков, которые приезжали знакомиться с состоянием чехословацкой авиапромышленности, почетными знаками военных пилотов и летчиков-наблюдателей.
Ворошилов писал:
«Считая неудобным отказ наших командиров от подобной «награды», полагаю необходимым запретить ношение указанных знаков».
Возможно, именно потому, что нарком ожидал от него запрета, Сталин все разрешил:
«Я думаю, что наши люди могли бы носить иностранные значки, так же как они разъезжают иногда в иностранных машинах и носят иностранные костюмы с иностранным клеймом».
Климент Ефремович охотно принимал на себя обязанности, связанные с руководством учреждениями культуры и искусства.
Ворошилов был председателем комиссии, которая руководила академическими театрами. В постановлении политбюро Сталин самолично написал: «Считать ее комиссиею внутренней, не делающей афишированных, публичных выступлений».
Клименту Ефремовичу политбюро поручало просмотреть тот или иной спектакль и решить его судьбу.
В январе 1935 года он обратился к Сталину с запиской:
«Тов. Сталин!
Предлагаю назначить вместо Малиновской директором Большого театра т. Мутных, ныне начальник ЦДКА (Центральный дом Красной армии)».
Ворошилов в начале тридцатых годов — то член комиссии по проверке Музыкального треста, то член комиссии, которая разрешала экспорт художественных ценностей за границу.
Он вместе с Кагановичем руководил подготовкой двух постановлений ЦК в сфере музыкальной политики — «О состоянии и мерах по улучшению производства музыкальных инструментов» и «О состоянии и мерах по
