— Согласен, — я кивнул, — беру вас под свою защиту.

Старик отреагировал совсем не так, как я ожидал. Он встал, одёрнул камзол, а затем поклонился в пояс. Вытащил из-за пазухи нательный крест и поцеловал со словами:

— Признаю тебя, Константин, отцом и господином нашего рода.

Во мне шевельнулось нечто — часть Анубиса, которой были знакомы эти слова. Меня будто подбросило, заставляя встать. Я протянул руку и положил на плечо Ларина.

— Беру род твой под руку свою. Клянусь защищать вас как детей своих.

Я обнял и троекратно расцеловал старика, словно исполняя часть древнего обряда. И тут же между нами натянулись ниточки эфира — скрепляя клятву странной древней магией. А на меня накатило чувство дежавю: я уже делал подобное, или не я, а кто-то другой из общих с Анубисом снов. Было? Не было? Не могу точно сказать.

Честно говоря, первое время после клятвы разговаривать с Лариным было странно. Он старик, отец большой семьи, и я, ещё совсем молодой по сравнению с ним. И в то же время я непривычно чувствовал себя старшим. Сам же хозяин усадьбы легко принял роль подчинённого и, кажется, сделал это с облегчением.

Марья Алексевна ко всему произошедшему отнеслась с восторгом. Улыбалась, поздравляла нас со знаменательным событием, разве что в ладоши не хлопала. Чуть позже, когда Ларин вышел на несколько минут, она спросила меня:

— Костя, скажи, откуда ты знаешь про эту клятву? Последний раз я её слышала, когда ближние бояре Петру крест на верность целовали.

Я только руками развёл. Знаю и всё, а откуда — надо спрашивать у Анубиса. Только не ответит, зараза.

Ларин принёс ворох бумаг и разложил их на столе. Увы, но медицина здесь была отвратительной: в их семье умерло несколько девочек подходящего возраста, так что имелась возможность выдать Таню за одну из них. Пришлось нам троим погрузиться в старые документы, чтобы подобрать «чистый» вариант.

— Марья Алексевна, вы знали моего старшего брата?

— Алексея Апполинарьевича?

— Его самого.

— Кажется, разок видела, мельком.

— Он терпеть не мог балы и собрания. Всю жизнь бирюком просидел в усадьбе. Мы почти не общались из-за его характера, даже на праздники в гости не ездили. Его младшая дочь умерла в десять лет, а сын проиграл имение в карты и погиб на дуэли. Кстати, дочь тоже звали Татьяной. Как вам такой поворот, а?

— Дайте-ка глянуть. Ммм… Да, вполне подходящий. Костя, посмотри, будь добр.

В конце концов мы остановились именно на этой версии

— Скажем, что девочка воспитывалась у меня, — усмехнулась Марья Алексевна. — Сколько я Лариных в свет вывела, никто не считал, так что и вопросов не будет.

— Осталось только метрические книги поправить, и все документы в порядке будут, — как бы между делом добавил Ларин.

— Простите, Фёдор Апполинарьевич, — не выдержал я, — вы так говорите, будто это проще простого. Кто нас пустит подделывать записи?

— Ничего сложного, Константин Платонович. В Никольской церкви, где лежат книги, сейчас остался только дьячок. Батюшка Николай преставился две недели назад, а новый ещё не приехал. Вы же можете магией убрать запись? Хорошо бы прямо сейчас съездить туда и всё сделать.

— Почему нет? Не вижу смысла тянуть.

Прежде чем мы уехали, Марья Алексевна шепнула мне:

— Запись о рождении тоже проверь. Как бы не напутали там чего.

Я согласно кивнул и поспешил вслед за Лариным. Старый то он старый, а шустрый, словно ему лет шестнадцать.

* * *

На удивление, дорога от усадьбы Лариных до села Замотрино, где стояла Никольская церковь, была отсыпана гравием, поэтому колдобоины почти не ощущались.

— Замотрино и Курково, через которое будем проезжать, были собственностью моего брата Алексея. Он эту дорогу и содержал в порядке, — пояснил Ларин. — А потом сын его проиграл имение в карты, как я говорил. Увы, с нынешним хозяином мы сильно не в ладах. Он хотел даже запретить нам ездить в церковь через его деревню, но батюшка Николай сильно ругался. А новый священник может и не заступиться за нас.

Что-то мне кажется, что Ларин не просто так предложил съездить в церковь именно сейчас. Я же обещал ему защиту? Ставлю десять против одного, что сегодня мне представится подходящий случай.

— Из-за чего у вас конфликт, Фёдор Апполинарьевич?

— Вот из-за этого, — он указал на лес вдоль дороги, — по документам весь сосновый бор до самого Курково принадлежит мне. А Колбасов вытащил какие-то закладные моего покойного брата, мол, по ним лес его. В суде дело уже третий год рассматривается, да всё никак с места не сдвинется. Так он приказывает крестьянам рубить лес да жечь его на уголь. Уже трижды чуть до крови не дошло — у него Талант слабенький, а у меня только деланные фокусы. Последний раз стрельбу пришлось устроить, так Василия моего ранило чуток.

— В следующий раз, Фёдор Апполинарьевич, вы прямо скажете, что требуется моя защита, без хитрости.

— Константин Платонович! Ей-богу, не специально! Мы его, может, и вовсе не встретим. Я даже не думал об этом, когда предлагал съездить за книгами.

Он так натурально возмущался, что я только покачал головой. Ладно, на первый раз будем считать случайностью, так и быть. Но зарубочку я себе поставлю.

* * *

До Никольской церкви мы добрались без приключений. Курково и Замотрино оказались самыми обычными деревнями с деревянными избами, огородами и орущими на заборах петухами. Сама церковь была старой, ещё деревянной, с чёрными от времени стенами.

Едва мы подъехали, к нам навстречу выбежал дьячок. Сухонький дядька с редкой козлиной бородкой и добрыми прозрачно-голубыми глазами.

— Фёдор Апполинарьевич! Какая радость, что вы приехали! А я уж и не чаял вас видеть.

— Здравствуй, Иван Васильевич. Как дела твои?

— Да всё так же, Фёдор Апполинарьевич. Колбасов не наведался ни разу, вот надеюсь, что новый иерей наставит его на путь истинный.

С четверть часа они обсуждали какие-то свои дела. Затем Ларин попросил дьячка показать метрические книги.

— Проверить хочу, Иван Васильевич, всё ли правильно внесено по моему брату. Сам знаешь, отец Николай уже лет десять глазами слаб был, может, не так что записал.

— Да-да, конечно, Фёдор Апполинарьевич. Пройдёмте.