«Когда я впервые оказалась в беспомощном состоянии, — писала Е. Уайт доктору Д. X. Келлогу, — я глубоко пожалела, что пересекла огромные водные пространства. Почему я не в Америке? Зачем такие расходы в этой стране [Австралии]? То и дело я прятала лицо в одеяло и давала волю слезам. Но я старалась не потакать своим эмоциям.

Я спросила себя: „Елена, что все это значит? Разве ты не приехала в Австралию, считая своим долгом ехать туда, куда конференция решила направить тебя?"

Я ответила: „Да".

„Тогда почему ты ощущаешь себя совсем оставленной и унываешь? Не замешан ли тут враг?"

Я согласилась: „Да, это так".

Я поспешно вытерла слезы и сказала: „Довольно. Я перестану смотреть на темную сторону своей жизни. Останусь ли я жива или нет, я вручаю свою душу Тому, Кто умер за меня".

Я поверила, что Господь все усмотрит к лучшему, и в течение этих восьми месяцев бессилия у меня уже не появлялось ни отчаяния, ни сомнения».

Чуть выше в этом же письме она отметила связь ее молитвенной жизни с положительным настроем. «В долгие утомительные ночные часы, — писала она, — когда о сне и думать было нечего, я много времени посвящала молитве. Когда каждый нерв кричал от боли, когда мне казалось, что я не выдержу, мир Христа наполнял мое сердце и я испытывала хвалу и благодарность. Я знала, что Иисус любит меня, а я люблю Иисуса» (Избранные вести, т. 2, с. 234,

В другом случае, когда первая жена Уилли умирала от туберкулеза, Елена заметила, что та была разочарована собой. Оказалось, кто–то убедил Мэри, что если бы она имела достаточную веру, то Бог непременно исцелил бы ее. Г–жа Уайт, зная глубину веры Мэри, «сказала ей, чтобы она не смущалась от слов людей, но чтобы она покоилась в руках ее Спасителя, Который возлюбил ее и Который совершит все ради ее вечного блага» (Элла Уайт Робинсон. Интервью, взятое Джеймсом Никсом, 1967, 25 июля).

Другим жизненным переживанием, укрепившим ее веру, была смерть ее близких. Елена Уайт похоронила не только двух сыновей, но в 1881 году она потеряла мужа. Обращаясь к присутствующим на его похоронах, она рассказала, что, стоя у его смертного одра, она вначале чувствовала огромную тяжесть бремени. «Я молила Бога, — говорила г–жа Уайт, — пощадить его ради меня, не забирать его и не оставлять меня трудиться в одиночестве» (Очерки жизни Джеймса и Елены Уайт, 1888, с. 448).

Однако когда она размышляла о смерти Джеймса, то пришла к выводу, что не должна предаваться «бесполезной печали». «Это не вернет моего мужа. И я не настолько эгоистична, чтобы, если бы, конечно, я смогла потревожить его мирный сон и вернуть в жизненную борьбу. Подобно утомленному воину, он сложил свою жизнь».

Г–жа Уайт сказала притихшей аудитории о своей надежде на Божьи обетования, «сияющие подобно лучам света с небес, чтобы утешить, подкрепить и благословить» ее жизнь… «Я не буду приходить на могилы моих близких, чтобы сетовать и плакать. Я не буду думать и говорить о смертном мраке. Но я расскажу моим друзьям о радостном утре Воскресения, когда Жизнедатель разрушит оковы смерти и призовет их к славному бессмертию. Иисус Сам прошел через смерть, чтобы мы могли с радостью взирать на Утро Воскресения. Я буду продолжать мое жизненное поприще в одиночестве, но я полностью убеждена, что мой Искупитель навсегда останется со мной». Лучшим способом почтить память Джеймса, решила Елена, будет продолжить его дело и «в силе Христа довести его до конца» (В память: очерк о последней болезни и смерти пастора Джеймса Уайта, с. 55, 56).

К концу собственной жизни Елена Уайт приближалась с той же непоколебимой верой. Менее чем за два месяца до своей смерти она сказала Уилли: «Я очень слаба. Я уверена, что эта болезнь закончится смертью. Меня не беспокоит мысль о близкой кончине. Я чувствую, что Господь рядом, и это утешает меня. Я не тревожусь. Спаситель очень дорог для меня. Он был моим Другом» (Ревью энд Геральд, 1915, 17 июня). Ее последними словами, обращенными к сыну, были слова: «Я знаю, в Кого я уверовала» (Очерки жизни Елены Уайт, с. 449).

Разговор с «моим Отцом»

Как ни печально, но у нас есть совсем немного описаний молящейся Елены Уайт и очень мало примеров ее молитвы, хотя мы имеем достаточно материалов о том, что она думала о молитве.

М. С. Ричардс дает одно из лучших описаний Елены Уайт во время молитвы. Когда Ричардсу было около шестнадцати лет, г–жа Уайт посетила лагерное собрание в Колорадо, где его отец совершал пасторское служение.

Вестница Божья проповедовала около тридцати минут, но тут к ней подошел сын Уилли и напомнил, что предстоит долгое путешествие и надо бы закончить проповедь, чтобы сберечь силы. Но даже в возрасте восьмидесяти одного года г–же Уайт было трудно остановиться. «Я не хочу заканчивать, — сказала она ему, — ведь я еще не помолилась; я хочу помолиться». Она проповедовала еще около трех минут, а затем преклонила колени и помолилась. Ричардс плохо помнил содержание проповеди, но молитва вестницы Божьей глубоко поразила его. «Ее первыми словами, — вспомнил он, — было обращение: „О мой Отец". Она не сказала „Наш Отец", но „мой Отец". Не прошло и двух минут, как могущественная сила снизошла на то место… Она разговаривала с Ним. Она совершенно забыла о нас. Г–жа Уайт молилась, самое большее пять или шесть минут, но, когда она молилась, люди плакали о своих грехах» (Министри, 1976, октябрь). В 1958 году Ричардс вспоминал, что именно молитва Елены Уайт убедила его, что она пророчица. «Когда г–жа Уайт молилась, — заметил он, — я убедился, что она была служительницей Божьей. Она говорила с Богом так, будто знала Его. Когда я слышал ее молитву, я был уверен в том, что она — та, за кого себя выдает» (Сокровищница Духа пророчества, с. 180).

Елена Уайт в личной молитве была такой же ревностной, как и в общественной. Элма Маккиббин однажды невольно оказалась очевидцем утренней молитвы Елены Уайт. «Я никогда, нигде и ни от кого не слышала подобной молитвы, — сообщала она. — Она умоляла Бога за вас, за меня, за народ Божий, чтобы мы не ослабевали, совершая