понимающего Димку, прижали заготовленную вату с хлороформом ко рту и понесли в коридор. Дверь была уже выбита. Вместе с толпой жильцов, пробивая путь не столько силой, сколько пугающей внешностью, выбежали они во двор, нырнули в поджидавшую машину и понеслись прочь. Сбились в кучу испуганные женщины разгромленной квартиры, разрыдались навзрыд. Несмело возвращались в квартиры разбежавшиеся жители.

Спустя несколько часов пришел в себя одурманенный мальчик. Зашевелился, открыл тяжелые веки. Люди в белых халатах стояли, склонившись над ним.

— Ну, слава богу, произнес один. — Наконец-то. Переборщили служивые. Много ли ему надо, мальчонке, хлороформу. Ты как, — похлопал он Димку по щеке, — говорить можешь?

От огромной усталости и отчаянья молчал Димка. Еще и суток не прошло, как вот также лежал он, приходя в себя, у бандитов. Закрыл глаза. Так хотелось верить, что все это — сон. И эти люди в белых халатах над ним, и тот шум и крики в доме, которые смутно вспоминались ему, — всего лишь страшный сон, который сейчас пройдет, стоит лишь зажмурить глаза, встряхнуть головой и перевернуться на бок. И он так и сделал: зажмурил глаза, встряхнул головой и хотел было повернуться на бок, но руки и тело его, на которые он в дурмане не обратил внимание, уперлись во что-то длинное и узкое, не дающее шевельнуться. И он начал понимать, что происходящее не сон.

— Мама, — одеревеневшие от наркоза и разбитые вчерашним днем в кровь губы еле шевелись.

— Дай ему понюхать нашатырь, — произнес еще один голос сбоку

Резко пахнущее оказалось в Димки под носом, он дернул головой и широко раскрыл глаза.

— Мальчик, не бойся, — говорило склонившееся над ним мужское лицо. — Ты должен рассказать нам о тех двоих, что вытащили тебя вчера из подвала. Кто они? Где они (тут голос замялся) живут? Это нужно для нашей родины мальчик. Для нашей с тобой страны.

Хотелось спрятаться и забиться в угол. Как в далеком счастливом дошкольном детстве, когда еще был жив отец. Хотелось спрятаться под кровать, под диван, в шкаф, затаить дыхание, сидеть, не шелохнувшись, чутко ловить каждый шорох и гадать, где ходит тот, кто его ищет. И с громким визгом бросаться на шею отцу, когда тот его найдет, и кричать: «Нечестно, нечестно. Давай еще».

— Молчишь. Ну ладно. Нечего рассупониваться, доктор. Времени нет. Коли, что положено.

— Подождем лучше, ребенок ведь еще.

— Этот ребенок слишком много знает, Валерий. И здесь не больница. Здесь действует не клятва Гиппократа, а другая, Не дури. Вкалывай сыворотку правды.

Все еще очумелый, ничего не соображающий Димка смотрел, как мужчина в белом халате, что стоял слева от него, повернулся к стеклянному шкафу, достал оттуда пузырек с прозрачной жидкостью, воткнул в него шприц и, держа на весу, стал наполнять его. Страх заполнил Димкино сердце. Вспомнился вчерашний вечер, слова в автомобиле, и, еле шевеля губами, он зашептал: «Степан, Степан, помоги».

— Постой, — остановил первого тот, что стоял справа, — он что-то говорит. — Он наклонился над Димкой. — Что ты говоришь, пацан. Повтори.

Невидяще смотрел Дима сквозь него. «Степан, пожалуйста», — шептали разбитые губы.

В далеком доме в Черниковке зашелестела пустота, вырос знакомый силуэт, наклонился над спящим Кудрявцевым, «Юрий, Юрий, проснись», — затряс его за плечо. И тот, когда осмысленно заморгал глазами, услышал.

— С Димой несчастье, Юрий. Его забрали в ФСБ, держат в камере, сейчас хотят пытать, чтобы он рассказал о нас. Я иду спасать его, а ты мчись в ту сторону. Я найду тебя сам.

Даже не умывшись, набросив на голое тело рубашку и надев брюки, выскочил Кудрявцев из дому и помчался на машине в старую часть города.

Вошла игла шприца в левое Димкино плечо, которое удерживал стоящий справа, однако не успел надавить на поршень фээсбэвский эскулап. Огромная фигура выросла за его спиной, отшвырнула прочь так, что рухнул он на пол вместе с разбитым стеклянным шкафом. Дрожащей рукой полез в кобуру под мышкой за пистолетом второй мучитель, но обхватили его за горло нечеловеческие пальцы, поднесли, оторвав ноги от пола, к лицу с налитыми свирепостью глазами и отшвырнули прочь с такой силой, что безжизненным красным пятном сползло по стене то, что только что было человеком. Лопнули кожаные ремни, державшие Димку. Бережно поднял мальчика гигант, прижал к себе: «Все хорошо, все будет хорошо. Тебе никто ничего не сделает», — и понес прочь.

От удара ноги улетела вырванная вместе с кирпичной кладкой бронированная дверь. Закричали голоса в коридоре, послышался топот, раздались хлопки выстрелов. Но гасли пули тех, что стреляли сзади, в спине гиганта, и падали навзничь бестолковыми истуканами, хлопаясь затылками о бетонный пол те, кто выбегал навстречу, словно наталкивались на невидимую стену. Сквозь решетки и двери, стены и окна, ломая и повергая в прах железные прутья и стены на своем пути, вырвался на улицу посланец неба с бережно прижатым к телу мальчиком, повергнув напоследок навзничь четырехметровые кованые ворота. В одной из стоящих неподалеку машин — серой волге — разбил он стекло, открыл заднюю дверь, осторожно положил вялое Димкино тело на заднее сиденье, шепнул: «Держись мальчик. Уж как-нибудь держись», сам сел за руль и помчал прочь.

В лучших традициях тупых американских блокбастеров неслась погоня по улицам города. Вой сирен заполнил благочестивое утро, взлетали и взрывались в воздухе автомобили, испуганные пешеходы разбегались, куда глаза глядят, или, застигнутые врасплох, прятались за фонарные столбы, два-три из которых все же оказались сметенными. Разъяренная свора преследователей от ФСБ демонстрировала чудеса храбрости и выучки, но славный дорожно-патрульный полк показал свою полную профнепригодность. Брошенные наперерез машине, несущейся под сто пятьдесят километров в час, разбегались как тараканы от света мужественные составители протоколов на мирных нарушителей правил дорожного движения, хотя, следует признать, один из них взмахнул было полосатой палочкой перед глазами несущегося Степана, но то был его последний взмах.

Кружа и петляя, пронеслась свора машин по улицам Ленина, Маркса, Социалистической, Коммунистической, Революционной, вырвалась, как на простор, к площади перед центральным рынком и, завывая сиренами, грохоча автоматными очередями, время от времени теряя разбитых соратников, понеслась к широкому проспекту Октября. В районе сельскохозяйственного института спешно выстроились гаишные машины, перегораживая дорогу, владельцы которых от греха подальше попрятались на обочине, безнадежно выставив пукалки-пистолетики против воли небес. Но обошел их слева Степан: использовав, как трамплин один из автомобилей, пронесся он над ограждением «лукойловской» заправки, снес по пути две бензиновые колонки и в зареве пожара понесся дальше.

В районе центрального универмага спешно готовилась следующая засада. Также выстраивались машины,