Под ее глазами залегли фиолетовые полумесяцы. Я принесла один из свободных стульев и поставила рядом.

– Не хочешь поговорить?

Некоторое время Мейрид молчала, потом заговорила медленно, словно пыталась вспомнить, как правильно составлять из слов предложение.

– Мне… нужна минутка.

– Хорошо, – кивнула я. – Поговорим позже.

Я поднялась со стула и направилась в кабинет Эндикотта. Дверь была приоткрыта. Катрина, Берти и трое незнакомых мне студентов сидели полукругом, но все молчали. Эндикотт подошел ко мне и едва заметно кивнул.

– Рад тебя видеть, Изабель. Могу я предложить тебе что-нибудь? Чай?

– Нет, спасибо. – Я положила руку на живот. Внутри все болезненно сжималось.

Катрина подошла и обняла меня.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Не очень.

– Ох, – вздохнула она, склонив голову. – И ты так далеко от дома. А тут еще навалилось такое. Что бы тебе ни понадобилось, звони мне. Или Берти.

– Я ценю это, – ответила я. Катрина вернулась к Берти и обняла его. Эндикотт подошел ближе.

– Как это случилось? Где нашли записку? – спросила я его.

– Она была прикреплена к двери моего кабинета.

– Что в ней было?

– Я не могу раскрыть эту информацию, даже если бы захотел. – Он сжал губы. – А я не хочу.

– Но они не нашли тело? – продолжала я, ничуть не смутившись.

– Полиция сказала, что это не имеет значения. У них есть… другие доказательства. – Он сделал глубокий вдох и быстро выдохнул. – Никто из нас не понимал, что она страдала. Роза очень хорошо это скрывала. Ты ее ближайшая подруга. Какой она тебе показалась, когда вы встречались в последний раз? Жизнерадостной, как и всегда?

– Она намекала на какие-то проблемы, но ничто не указывало на… – пробормотала я, запинаясь. Эндикотт покачал головой. Пытаясь собраться с мыслями, я спросила: – Где Уильям?

– В дороге. Он должен вернуться уже к вечеру. – Я кивнула и села на один из свободных стульев. Несмотря на то, что в кабинете царила тишина, присутствие других, хоть и незнакомых людей, которые могли разделить горе, успокаивало. В какой-то момент Эндикотту позвонили, и все вышли, позволив профессору работать.

Катрина и Берти, взявшись за руки, направились в сторону ее кабинета. Я же пошла проверить состояние Мейрид, но свет в нашем кабинете уже был выключен.

Купив продукты в супермаркете, я столкнулась с Шоном на выходе из магазина. Он крепко обнял меня и поцеловал в щеку.

– Я сожалею, – произнес он. – За все, что я наговорил тогда в машине, по дороге в горы. Я ужасный человек.

– Нет, это не так, – возразила я.

– Хочешь пойдем куда-нибудь поговорить?

– Может, завтра? Мне нужно пойти домой и прилечь. У меня раскалывается голова.

– Отдохни немного, – предложил Шон. – Нужно время, чтобы прийти в себя.

Я шла домой, едва замечая сильный ветер, который кусал щеки.

«Может, сходить в библиотеку», – подумала я, разложив продукты. Впрочем, я быстро отказалась от этой идеи – мои мысли были заняты Розой. Ни на чем другом я не могла сосредоточиться.

Следующие две недели пролетели как в тумане. Чувство скорби, охватившее не только факультет истории, но и весь кампус, было осязаемым. Все вокруг напоминало о Розе, и на глаза тут же наворачивались слезы. Стоило мне заметить кого-нибудь, укутанного в яркий шарф, как слезы сами собой текли по щекам. Мне казалось, что я вот-вот увижу, как ее маленькая синяя машина поворачивает из-за угла. Стоило закрыть глаза, как я видела улыбающуюся Розу, которая говорила: «Я жива».

Каждый момент, проведенный с Розой, был приключением. Теперь же дни казались блеклыми, словно все краски выцвели. Впервые с тех пор, как я познакомилась с Розой, я ощутила боль одиночества. Раньше, несмотря на расстояние и редкие встречи мое одиночество не имело никакого значения. Роза всегда говорила, что нас двое и мы команда. Сейчас же я осознала, что нахожусь в тысячах километров от дома, от всех, кого знала и любила.

Как будто я – утлая лодочка, которая лишилась якоря.

Моя подруга ушла, и я никак не могли избавиться от чувства, что могла бы спасти ее. У нас было так много общего, но я что-то упускала. Что-то, что стоило Розе жизни. Я анализировала прошлое, пытаясь понять, что могло привести к такому ужасному концу. В Эдинбурге Роза намекнула, что у нее неприятности. Должно быть, случилось что-то из ряда вон. Но почему же Роза не попросила меня о помощи?

Несколько дней спустя, почти через месяц после известия о смерти Розы, я впервые нашла в себе силы на уборку квартиры. Стояло очередное туманное утро. Вытирая пыль, я взяла фарфоровую вазу, которую подарила мне Роза. В тот раз она взяла с меня обещание, что мы посмотрим, что в этой вазе, вместе, когда состаримся, это наша капсула времени. Внутри что-то больно сжалось, и я опустилась на диван, свернулась калачиком и расплакалась.

Когда мне удалось взять себя в руки, я поставила вазу на колени. Справлюсь ли я? Может, позвонить Шону и пригласить его? Я осторожно приподняла крышку, неожиданно тяжелую, и положила на диван рядом. Оставила ли Роза какое-то послание? Из вазы я достала что-то похожее на диктофон и нажала на кнопку воспроизведения. И тут раздался голос Розы:

– Если ты слышишь эту запись, значит моя жизнь в опасности. Ситуация вышла из-под контроля. Помнишь, в Эдинбурге я сказала, что мне может понадобиться твоя помощь? Теперь она мне действительно нужна. Я знаю, что могу тебе доверять. Доверься и ты мне, пожалуйста. Это все, что я могу сейчас сказать.

– В первую очередь, выставь эту вазу на окно, которое выходит на парковку. Они увидят ее и поймут, что ты прослушала запись. Если в течение месяца со дня появления моей предсмертной записки ты не поставишь ее туда, они убьют меня. Вполне возможно, я уже мертва. Но думать об этом не хочется, я знаю, ты умная и все сделаешь правильно.

Я вскочила с дивана, подняла жалюзи, выставила вазу на подоконник и вернулась к записи.

– Суть вот в чем: тебе нужно найти изумруд Фальконе. Единственный способ – следовать за Федерико Фальконе точно так же, как ты следовала бы, если бы работала над этой темой. Продолжи мои исследования, и ты сможешь довести эту безумную затею до ума. Информация о местонахождении изумруда хранится в архивах, но в Генуе я – персона нон грата, да и в архивы Флоренции и Парижа по ряду причин мне не попасть. Ты нащупаешь верный путь. Наши работы во многом пересекаются, и я не знаю никого,