маленькой, — заговорила Ойлэ, с улыбкой глядя на небо, — родители как-то уехали по делам на три дня, а я осталась одна. И я ничего не нашла лучше, чем уплыть по реке в глубь суши. Плыла так, плыла… Далеко заплыла, аж до водопада, и не рассчитала время: когда спохватилась, было уже поздно. И я вот так же осталась ночевать под большим серым камнем, наполовину высунувшись из воды. А потом вдруг посмотрела на небо… И не смогла отвести взгляд. Там было много звёзд. Так много, что я даже не сразу увидела среди них Оулýна. Оулун у нас — ваш Орион. У нас это разумная обезьяна, которая держит лук в правой руке и тянется левой к колчану стрел за спиной.

— Человек, — сказал Изгой. Ойлэ удивлённо обернулась на него.

— Что, прости?

— Человек, — повторил Изгой, — а не разумная обезьяна, — он о чём-то задумался, а затем горько усмехнулся, опустив голову. — Да уж, наша гордость умрёт только вместе с нами.

— Нет-нет, ты прав, — поспешила утешить его Ойлэ. — Оулун — это храбрый охотник, который хочет ради своего рода поймать Солнце, но он никогда этого не сделает, потому что он целится на запад, а Солнце знает о его планах и бежит позади него, с востока.

Изгой ласково улыбнулся.

— Китовая ваша натура, — сказал он почему-то. — Добродушная и большесердечная, которая ленится делать зло. У вас даже охотник, который хочет поймать Солнце, благороден.

— А как по-другому? — удивилась Ойлэ. Изгой снисходительно хмыкнул.

— У нас Орион — это возгордившийся охотник. В охоте ему не было равных, и он захотел быть подобным богам. «Нет такого зверя, которого бы я не победил!» — хвастался Орион. А потом из-под камня выполз скорпион и ужалил его в ногу, и Орион умер в страшных мучениях. Но за то, что он был действительно непревзойдённым охотником, боги поместили его на небо.

— Да? — улыбнулась Ойлэ. — У нас всё по-другому. Знаю, тебе, наверное, будет странно слышать это, но у нас есть легенда об Оулуне. Жило когда-то племя разумных обезьян. Суши тогда не было, и им приходилось обитать в воде, хотя это им не особо-то нравилось. Однажды в океане начался страшный шторм, и обезьянам стало совсем невмоготу. И тогда храбрый охотник по имени Оулун решил поймать Солнце. Он долго шёл за ним, а Солнце, будто решив подразнить маленького обезьяньего охотника, ползло по небу прямо перед ним и петляло туда-сюда без разбора. Тогда Оулун выпустил стрелу с привязанной к ней верёвкой и попал в Солнце. Солнце испугалось и начало метаться, но Оулун держал крепко, и несколько дней подряд оно не сходило с небосвода. Оттого, что Солнце оставалось на месте, стало очень жарко, и океан начал испаряться. Так появилась суша, на которую ушли разумные обезьяны. Увидев это, Оулун ослабил хватку, и Солнце тут же убежало за линию горизонта. Но Оулун не успел выпустить верёвку, к которой была привязана стрела, и Солнце утащило его за собой на небо. С тех пор Оулун идёт по небосводу на запад и тянется рукой к колчану стрел у себя за спиной, а Солнце всё время бежит позади него, чтобы он снова не попал в него. Вот.

Помолчали. Здесь, на земле, звёзды ощущались по-другому: может быть, потому, что под Ойлэ не было своего огромного мира, который чем-то напоминал перевёрнутое небо, может, потому, что волны Великого океана не качали на себе своих морских обитателей, а может, потому, что море не шептало им своих песен, но тут, на заброшенной сырой набережной в окружении разрушающихся старых домиков, казалось, было слышно, как поскрипывали звёзды. Может быть, конечно, это были сверчки в сухой высокой траве по соседству, а может, несмазанные петли какой-нибудь двери, но и Ойлэ, и Изгою тогда казалось, что это всё-таки были звёзды. Они скрипели тихо-тихо, осторожничая, очень пугливо и боязливо. Если чуть отвлечься на шелест волны, то звёздный скрип пропадёт, словно его и не было, и прислушиваться потом надо ещё полночи, чтобы услышать снова это робкое полупрозрачное мерцание. Хрупкие они, звёзды.

— Знаешь, — сказал Изгой, медленно проводя ладонями по плечам, — я тут вспомнил… У людей память не такая крепкая, как у китов. Мы запоминаем больше плохое, чем хорошее, или не запоминаем ничего вообще. Мало кто помнит только хорошее… Это было в тот год, когда мне друг сказал, что звёзды — это «просто звёзды». Мы с родителями перебрались на новую стоянку поближе к океану, остановились внизу, около водопада. У нас был дом на колёсах… Не знаю, знаешь ты, что это такое, или нет. Машина, в общем. И однажды, когда я смотрел на Ориона, прямо под окнами нашей машины заснула белуха. Белуха, представляешь? С большим розовым бантом на шее, — Изгой тихонько засмеялся, вспоминая эту картину. — Я сразу забыл про Ориона. Всё-таки это, конечно, явление редкое, но Орион приходит на наше небо каждую осень, а вот белуха ложится спать под самыми окнами не часто. И знаешь, мне тогда тоже показалось, что она смотрит на звёзды. Помню, я ещё тогда задался вопросом, а что же она там видит. Ну не небесного же охотника, в самом деле! Оказалось, небесного охотника… И это было так странно! Белуха смотрела на звёзды, а я смотрел на белуху.

Ойлэ перевела на Изгоя растерянный взгляд. Тот этого либо не заметил, либо не придал значения.

— Я потом, кстати, ещё много раз её видел, — продолжил Изгой. — Думаю, это была она же: вряд ли все белухи носят большие розовые банты на шее! Она так красиво выпрыгивала из воды… А потом мы отправились дальше.

— А ты случайно не нарисовал её? — тихо спросила Ойлэ. В озере плеснула хвостом большая зеркальная рыба.

— Рисовал, — удивился Изгой. — Но те рисунки куда-то делись. Я где-то потерял их при переезде: уже, конечно, не помню, где…

— Не эти? — спросила Ойлэ и достала из кармана кофты несколько листков бумаги в плёнке. Изгой просиял.

— Где ты их нашла? — он бережно взял листки в руки и с искренним недоумением посмотрел на рисунки. В свете луны они блестели в тех местах, где их коснулись мокрые пальцы белухи.

— В большом железном ящике на лавандовых полях, — ответила Ойлэ, косо поглядывая на рисунки в руках Изгоя. — Мы нашли его ещё в начале нашего путешествия. Не скажешь, что это?

— Большой железный ящик? — задумчиво переспросил Изгой. Ойлэ кивнула.

— У него ещё колёса были.

Некоторое время Изгой молчал.

— А! — наконец хлопнул он себя по лбу. — Это вагон.