Мы, к сожалению, успели в этом убедиться на печальном опыте. К тому же устраняем мы только самых опасных. Остальным просто дадим дожить их жизни, закрыв возможность публично озвучивать свои идеи. Естественно, увеличение срока жизни они тоже не получат, нам такие в будущем не нужны. Понимаю, это звучит жестоко, но иного выхода нет, если мы хотим добиться, чтобы люди стали светлыми и крылатыми душой, способными войти в Царство Божие.

— Вы беретесь судить, кто достоин, а кто не достоин долгой жизни? — с грустью посмотрел на него митрополит. — С вас ведь за это спросится, там, — он поднял глаза вверх. — Обязательно спросится…

— Спросится, — не стал спорить имперец. — Но мы уверены, что куда сильнее спросилось бы, если бы, имея возможность хоть как-то изменить страшную ситуацию, мы остались безразличными.

— Возможно, вы и правы, — вздохнул отец Димитрий. — Значит, на помощь империи Церкви надеяться нечего?

— Нет, — покачал головой брат Алексий. — Зародыши храмов получать сможете, плюс все права граждан империи за отдельными священниками остаются в полной мере. Захотите участвовать в жизни страны более полно — тогда ситуация может и измениться. У нас, понимаете ли, не верят в слова, только в дела. И лучшая молитва, по нашему мнению — молитва деянием.

— А что мы можем сделать? — поинтересовался митрополит.

— Хотя бы прислать молодых священников в новые поселения, где некому становиться таковыми, — пожал плечами имперец. — Но их сразу надо будет предупредить, что быть только священниками не получится, придется совмещать служение с другой работой. Врачом хотя бы. Учителем. Или еще кем. Также им может показаться дикими некоторые местные обычаи. Например, на Ирине и Александре очень распространено многоженство, поскольку число женщин там превышает число мужчин вдесятеро. Они не имели другого выбора, если хотели выжить. Сейчас ситуация понемногу выправляется, но там так привыкли и менять свои привычки не собираются. Да и не нужно. И таких примеров можно привести множество. Не хотелось бы, чтобы, увидев что-то ему лично неприятное и непонятное, молодой священник кидался изобличать и проклинать. Это ни к чему хорошему не приведет. Только к тому, что он угодит в серый список.

— Мда… — только и сподобился сказать отец Димитрий.

Умом он понимал, что жители Ирины и Александры действительно не имели выхода, но все внутри него протестовало против идеи многоженства. Все же имперцы действительно слишком другие, слишком изменившиеся по сравнению с землянами. А ведь молодежь потянется к ним, да что там, уже вовсю тянется и вербуется на другие планеты. Таких невероятных возможностей на родине никто не имеет. Имперцы взялись за перевоспитание населения очень плотно, и у них пока все получается. Но, может, это и к лучшему? Может хоть так удастся уменьшить число людей-зверей? Хотелось бы верить, но старый прожженный циник не мог. Что ж, он посмотрит, что из всего этого получится. Главное, что варианты сотрудничества есть.

Митрополит со вздохом распрощался и покинул кабинет. Ему сегодня предстояло обсудить увиденное и услышанное с другими высокопоставленными церковными иерархами.

В другом кабинете того же здания задумчиво смотрели друг на друга два еврея. Пожилой, скорее даже старый Исаак Соломонович Гештин, главный раввин Москвы, и совсем еще молодой Моисей Михайлович Шапиро, имперец. Хотя последний на самом деле был впятеро старше собеседника.

— Вы, я вижу, еврей? — осторожно заметил Исаак Соломонович, которому этот человек кого-то мучительно напоминал, кого-то очень хорошо знакомого.

— Да, еврей, — с легкой улыбкой подтвердил Моисей. — Но, прежде всего, я имперец. Помимо прочего, раввин. В общем-то, меня можно назвать главным раввином империи в данной реальности.

Старик резко выпрямил спину. Его принимает не простой человек? Главный раввин империи — это очень серьезно. Это более, чем серьезно! Но не слишком ли он молод для такой должности?

— Мне четыреста сорок семь лет, — понял его сомнения имперец. — Прошел великую войну, воевал до последнего дня. Так что молодым я только выгляжу.

— Ясно, уважаемый, — наклонил голову Исаак Соломонович, подивившись про себя такому возрасту, а потом вспомнил, что пришельцы живут до тысячи лет молодыми и здоровыми. Остается только позавидовать.

Затем у них начался разговор, почти полностью подобный разговору брата Алексия с отцом Димитрием. Вот только старый раввин понимал имперцев немного лучше.

— Вы совсем как раввины вязаных кип в Израиле, — констатировал он, просмотрев записи, продемонстрированные Моисеем. — Всегда на переднем крае. И заняты не только религией, но и реальным делом.

— Некоторое сходство имеется, — не стал спорить имперец. — Но есть одно кардинальное отличие. У нас все три монотеистические религии постепенно сливаются воедино, как слились разные ветви христианской Церкви. Вражды между иудеями, христианами и мусульманами в империи нет и не будет. И не говорите мне, что это плохо. Такова реальность, и исходить нужно из этого. Здесь, в данной вселенной, такое произойдет еще нескоро, но обязательно произойдет. Не беспокойтесь, ничего потеряно не будет.

— Легко вам говорить, не беспокойтесь… — проворчал Исаак Соломонович. — Знали бы вы, каково старому еврею, который помнит Холокост, слышать это… Да и сейчас нас всегда и во всем виноватыми выставляют…

— Не в империи, — возразил Моисей. — Хотя кое-какие вещи в мировоззрении религиозным евреям придется менять. А прежде всего — принцип «Око за око». Со временем, конечно. Причем сразу предупреждаю, что продление жизни получат только те, кто изменится и примет имперскую идеологию. Нам, простите, не нужны в будущем вечно молодые идеологические враги.

— Ну да, а то вы не расправились с оными врагами в древней манере, — криво усмехнулся старый раввин.

— Расправились, — поморщился имперец. — К моему глубочайшему сожалению, есть люди, которые не меняются. Тем более, носители таких идеологий, как нацизм и либерализм. Самых оголтелых мы уничтожили, большую часть сослали, а остальные доживут свою жизнь спокойно, если будут молчать. Начнут пытаться проповедовать свои гнусные идеи — получат по полной программе. Нам нужно вырастить местную молодежь такой же, как у нас. Стремящейся в небо, чистой и светлой. И мы будем безжалостны к тем, кто станет мешать в достижении этой цели.

Он улыбнулся и показал Исааку Соломоновичу записи о жизни молодых имперцев, об их устремлениях и увлечениях. Об их работе, исследованиях и постижении нового. Тот смотрел на все это широко раскрытыми глазами, на которых выступили слезы, и не верил увиденному. Такого не могло быть по определению, но было. Как? Как они смогли такого добиться⁈

— Невероятно… — простонал старик. — Немыслимо… Это же чудо какое-то! Разве люди такими бывают?..

— Бывают, — широко улыбнулся Моисей. — Но усилий ради этого пришлось приложить множество. Двести лет адского труда! У нас все получилось, Исаак Соломонович. И мы намерены повторить это здесь. Хотите помочь в этом благом деле? Присоединяйтесь! Кстати, в нашей реальности мы с вами были хорошо знакомы. Именно я закрыл ваши глаза там. Я сын вашей троюродной племянницы, Ривки Гольдштейн, тот самый бестолковый, безалаберный мальчишка, на которого вы так часто ворчали.

— Ты⁈. — не поверил тот. — Святой, благословен Он! Но… Но как ты смог стать вот таким?..

— Война, — грустно улыбнулся имперец. — Великая война. На ней или гибли, или взрослели. Вас в нашей реальности, простите за подробности, забили насмерть по время рейда поляки, прикладами, маму они же походя ткнули штыком, я чудом выжил, закрыл вам обоим глаза и поклялся отомстить.

— Забили насмерть прикладами?.. — побелел Исаак Моисеевич. — За что?..

— За то, что еврей, — криво усмехнулся Моисей. — Причем, и это было для них самым страшным преступлением, русский еврей. Между прочим, русских евреев даже израильтяне, участвовавшие в войне с западной стороны, расстреливали без сантиментов, и их совершенно не беспокоило, что это тоже евреи. Великая война по степени зверства превысила даже деяния немецких нацистов. Поэтому мы никому и ничего не простили. Поэтому и сейчас действуем против западников с такой жестокостью. Мы все помним, словно это было вчера. Мне многое довелось повидать и через многое пройти…

— Расскажи!

— А что тут рассказывать? После вашего с мамой убийства я решил пробираться на Урал, где держали оборону наши. Все это случилось в восемнадцатом году, в оккупированной, почти полностью разрушенной Москве. Как я шел через полстраны в течение двух лет, и что довелось пройти за это время, лучше умолчу. Дошел. Перебрался через