в небо, как говорится.

– Но я ему ничего плохого не сделал.

– И хорошего тоже.

– Я?

– Бросьте. Они чувствуют здесь себя в безопасности. Зачем нагнетать обстановку? Каждому нужно место, где он может выплеснуть свой негатив. У наших с вами детей этим место часто является школа. Плохо для нас, хорошо им. Вам, как мужчине, конечно, тяжелее – слабость они не прощают, нам, женщинам, немного проще. Нас они периодически жалеют. Но лучше так. Что будет, если они дома начнут творит всё то, что устраивают здесь?..

Его разговоры с миссис Карлсон всегда заканчивались коварным вопросом, и в учительской уже шутили насчет предполагаемого дня их свадьбы. Линдсней не понимал, как такой плоский юмор может приживаться в такой интеллигентной среде.

– А ты поживи-ка с мое, – сказал ему дядя. – От такой работы становишься плоским, как блин. И простым, как стекло на солнце. Хорошо, если только в шутку, а ведь многие всерьез, вот здесь, – он постучал пальцем в область виска. – Вот твой друг Бред кое-чего стоит, умеет держаться в коллективе, собрал команду, в меру честолюбив, не лезет на рожон. Подбирай себе таких людей – и не ошибешься. Я спокойно смогу передать тебе место.

Должность директора, разумеется, была выборной, но это на бумаге, а на деле Карл терпеть не мог мириться с этой системой, но – если он что-то хотел изменить, – то проще и дешевле было использовать существующее положение дел, временно сыграть по чужим правилам, – но ради лучших целей. Романтики типа миссис Карлсон, по мнению Карла Линдснея, были способны только на жалобы или революции, а он планировал кардинальные устойчивые изменения, что-то такое, новое, что не сойдет на нет при первом порыве встречного ветра.

3

«Что он сам думал о себе?» – задался вопросом Джимми после разговора с тренером. Бред повел себя достойно, как джентльмен: не поморщился, но и не стал причитать, что все это пустяки и ничего не значит. Лично для Джимми этот бизнес стал неплохим вариантом. Во всяком случае, знакомым, и потом, какая разница, если ты делал все бесплатно, почему нельзя было немного подзаработать?.. Если ему и было когда-то по-настоящему стыдно, то ни с клиентами. Он с силой зажмурил глаза, пытаясь прогнать мираж.

Джек взял мать к себе в ресторан, отмыл их обоих от грязи, дал комнату в подвале, заботился о них без всякой подоплеки, а мать украла у него деньги и часы.

Она была слишком разговорчивой, воодушевленной – и Джимми сразу понял… Когда мать улеглась, он обыскал ее вещи, потом пошел к Джеку, попытался вернуть оставшееся, но тот денег не взял, приказал им убираться из его жизни.

– Я не думала, что он заметит, сынок, – как маленькая, вытирала она локтем сопли и слезы. – У него одна выручка за вечер чего стоит!..

Через пару месяцев он снова был вынужден обратиться к Джеку за помощью. Мать арестовали: она пыталась украсть спиртное из лавки, – нужен был взрослый, а все, кого знал Джимми, или сидели, или были мертвы, или просто не годились.

– Я понимаю, сэр, что вы не обязаны и вам неприятно видеть меня, но, пожалуйста, помогите, я верну вам все, не сразу, но я заработаю. С процентами.

Он тогда еще пробовал учиться, по вечерам подрабатывал в мастерской, пригодилось детское увлечение техникой.

– Я не злюсь на тебя, Джимми, но твою мать видеть больше не хочу, – холодно сказал ему Джек.

И все же помог. Мать освободили, и она даже на некоторое время взяла себя в руки, устроилась на работу. Они купили холодильник, стиральную машину, кое-что по мелочи. А потом из дома опять стали пропадать деньги и вещи, пока не остались одни стены. Последним они продали пианино Баршни, их соседу-фотографу, а тот, оглядев пустую комнату, через пару дней пригласил Джимми к себе.

– Я сделаю пару снимков, а ты неплохо заработаешь, – предложил он.

После истории с часами Джимми было все равно.

Но работа, которую предложил сосед, была разовой, и не решала финансовых проблем. Тогда Баршни свел Джимми с одним типом, тот дал ему место под куполом. Позже Ли выкупил у него Джимми и устроил в свой бар, берег по-своему. О чем еще он мог мечтать?.. Снова увидеть небо?..

Но и здесь судьба зло пошутила над ним…

4

Шутка или издевка судьбы, но это Ли, а не отец вывез Джимми на поверхность впервые после долгого перерыва с тех пор, как они продали дом и спустились в меблированные комнаты под куполом.

Это Ли сделал так, чтобы от их семьи отстала служба СК.

Конечно, в приюте у миссис Ди было неплохо, и мать бесплатно отправляли два раза на принудительное лечение, но Джимми был сыт по горло серыми стенами и решетками на окнах ради безопасности детей. Каких?.. Тех, кто были снаружи или внутри?

Он не хотел жить в коммуне, хотел сам отвечать за себя, свою жизнь. Какое кому, в конце концов, было до них дело? Они были очередной галочкой в многочисленных отчетах государственных служб, то портили, то улучшали статистические показатели.

– Ты бы определился: или вверх, или вниз, – сказал ему один из его прежних инспекторов, они редко надолго задерживались в отделе для несовершеннолетних, шли карьерными ступеньками дальше. – А то мотаешься, как… Извини, не к столу сказано.

Джимми помнил, как тот с аппетитом пожирал бутерброды, сделанные женой.

– Бери. Небось, голоден. Как мать?

– Ничего.

– Ну и ладненько. Кипяточку?

– Не надо.

Он привык есть всухомятку.

5

Джон волновался за сына: тот плохо выглядел в последнее время, – и поэтому позволил себе отступить от некоторых правил.

Во-первых, он обыскал комнату Джимми, но ничего не нашел. «Показалось? Паранойя? – в сотый раз задавал он себе один и тот же вопрос. – Или прячет в другом месте?».

Он решил не мучиться пустыми подозрениями и отвел сына к врачу, заставил сдать пробы. Разумеется, анонимно. И тут его ждал неприятный сюрприз.

Еще в приемной, до получения результатов анализов, Джимми признался, что пару раз употреблял.

– Но это было давно, и теперь я чист.

Врач подтвердил это вынужденное признание по-своему:

– Не спешите с выводами, но перерыв пока был недолгим.

Домой они возвращались в полном молчании.

– Что, я теперь недостаточно хорош для тебя? Жалеешь, что согласился на возврат прав? – пугающе-буднично, жуя бутерброд, в тот же вечер за ужином спросил Джимми.

Джон поперхнулся.

– Ты чего?

– Мать пришлась тебе не ко двору, и я теперь тоже. Сожалею. Тебе