Первая пагода из дерева, взведенная Лю Се в 217 г., вероятно, воспроизводила многоэтажные башни, которые строились во времена Ханьской династии с модификацией дисковых шпилей – изначально тент или зонт с эмблемой верховной власти, номер которой указывал на степень духовного ранга. Тройка обозначала святого, девятка – самого Будду. Деревянные пагоды, возведенные в начале VI в., о которых, к счастью, сохранились документальные сведения, судя по всему в большей степени следовали индийским приемам украшения. В их описании мы читаем о большой вазе наверху, что поразительно напоминает то место из записок Сюаньцзана, где он пишет про орнаменты ступы в Бодх-Гая, построенной в том же веке Амара Сингхом, одним из так называемых «Девяти драгоценностей учености» при дворе Викрамадитья.

Скульптура, как видно, последовала параллельным курсом. Поначалу индийский типаж казался чужеродным для китайского восприятия, и такие скульпторы, как Тай Анди в IV в., занялись выработкой нового типа, постоянно изменяя его пропорции. Тай Анди настолько хотелось услышать нелицеприятную критику своей работы, что позади своей скульптуры он повесил занавес и прятался за ним в течение трех лет, чтобы узнать замечания публики. В Китае существовала своя школа скульптуры, об этом свидетельствуют путевые записки паломника Хо Ген, который описывает скульптуры в одной приграничной стране, как китайские по типу в контраст индийскому типу в других местах. По его мнению, происхождение этого стиля связано с влиянием, которое оказала оккупация этой территории китайскими войсками, хотя мы должны признать, что этот факт лишь укрепил существование стиля скульптуры, развивавшегося в Пенджабе при хеттах[64], чьи следы мы видим даже в Матхура. И действительно, сохранившиеся образцы того периода в основном, насколько нам известно, следуют стилю Хань в чертах, в драпировке и украшении.

Самые типичные примеры, которые мы можем вспомнить, это вырубленные в скале изображения будд в Лунмэнь Шань близ Лояна. Они являются составной частью пещерных храмов, строительство которых началось по приказу вдовствующей императрицы в 516 г. Даже в руинах это место по-прежнему производит сильное впечатление, и не только потому, что представляет из себя искусство того периода, но так же как прекрасный музей, в котором выставлено более десяти тысяч изображений Будды, некоторые принадлежат к эпохе Тан, другие, более поздние, – к Сун, к ним приложены даты, что имеет исключительное значение. Пещеры следуют за пещерами, каждая заканчивается остроконечным сводом; некоторые скульптуры едва выступают из каменной породы, другие – почти полностью, главные фигуры целиком освобождены от камня.

Один из китайских поэтов, который посетил это место, оставил на камне такие слова: «Здесь камни состарились, став частью Будды». Тут очень красиво. Под обрывом, в котором высечен Будда, мчится бешеный поток реки Ишуйхэ, а на противоположном берегу стоит небольшой храм, который называют Цяньсисы. Отсюда все еще можно увидеть дом нашего любимого танского поэта Бо Цзюйи.

В эпоху Асука, когда буддизм впервые достиг Японии, клан Сога занимал самое видное место в государстве, как в последующие времена это место занимали семьи Фудзивара и Минамото. Сога оставались могущественным фактором империи с того момента, когда основатель семьи Такэноути-но Сукуне занял пост советника и премьер-министра при императрице Дзингу во время знаменитого завоевания ею Кореи. Его можно увидеть на более поздних картинах, на которых он изображался почтенным бородатым мужчиной, державшим на руках младенца-императора. С этого времени члены семьи наследовали должность министров иностранных дел, и эта традиция, передаваемая с кровью, совершенно естественным образом привела их к любви и почитанию иностранной культуры и институций, в то время как другие японские аристократы стремились строго охранять национальные обычаи. Ответственность за правление, как правило, возлагалась на могущественную аристократию, которая окружала трон и выполняла поручения с санкции правителя. Это пережиток «Собрания Богов», которые собирались, чтобы дать совет верховному Божеству в обители небесных богов – Такамагахара.

Гражданские волнения, сопровождавшие учреждение буддизма в Японии, превратились таким образом в дело семейной подозрительности между Сога и кланом Мононобэ, по наследству становившихся командующими территориальной армией, которых поддерживали Накатоми – предки семьи Фудзивара. Накатоми, как верховные священники, или, вернее, хранители ритуалов, пришедших от предков, естественно, были приверженцами древних представлений и с явным пренебрежением относились к новой религии. Представитель семьи Отомо, получив по наследству чин адмирала японского военного флота, перемещался между морскими базами на корейском побережье, склоняясь в сторону Сога. По крайней мере, его семья сохраняла нейтралитет в этом споре. Разрушительная борьба за власть, в которой Сога взяли верх, сопровождалась преступлением из тех, что невозможно забыть – убийством императора, произошло также несколько свержений с трона – то, что вызывает огорчение у японцев и в наши дни. Но в целом все мало отличалось от того, что происходило во время недавней реставрации Мэйдзи, когда прогрессисты и консерваторы боролись за разные цели, правда, более цивилизованно.

Императорская власть, урезанная в период Сога влиятельными олигархами, была неспособна наложить вето на требования обеих сторон. Так что, когда корейский правитель Сонмён на тринадцатом году правления императора Киммэй (552 г.) прислал в Японию посольство с дарами – статуей Будды Шакьямуни из золоченой бронзы с подвесками и балдахином, а также некоторые буддийские книги, и написал в сопроводительном меморандуме: «Ваш вассал Сонмён ван Пэкче с уважением шлет Вам этого вассала Вашего вассала Руришитике, чтобы вручить Вашей империи сопровождаемый образ. Пусть учение течет и распространяется в Ваших границах, согласно желанию Будды, который повелел распространять Его закон во все восточные пределы», – то император, конечно, был рад получить подношение, но поневоле задумался о том, как принять его. Поэтому он задал такой вопрос своим министрам, среди которых находился и Инамэ из семьи Сога. Инамэ высказал предположение, что статуе необходимо поклоняться с соответствующими ритуалами, на что Окоси из семьи Мононобэ, у которого был сын по имени Мори – имя, вызывающее трепет ужаса у буддистов! – а вслед за ним Камако из клана Накатоми, предложили отвергнуть подарок вместе с посольством.

Император решил это дело в духе терпимости, передав статую Инамэ. И на какое-то время ее отправили к нему в усадьбу в Мацубара. Но эпидемия и голод, разразившиеся в следующем году, дали врагам Сога повод решительно заявить, что все несчастья проистекают из-за поклонения чужим богам. И они получили разрешение сжечь все сопутствующие предметы, а статую утопить в соседнем озере.

Но все-таки кажется, что еще до формального представления при дворе буддистские монахи и буддистские изображения уже были известны в стране. Сиба-но Тацута – благочестивый верующий, дед знаменитого скульптора Тори Бусси, самой видной фигуры в искусстве того периода, – эмигрировал с территории династии Лян в Южном Китае за тридцать