его друзья, в том числе Виланд и Гердер, аплодировали свержению монархического абсолютизма во Франции. Гете, понимая, что все троны находятся под угрозой, встал рядом с герцогом и советовал быть осторожным; так много людей, говорил он, «бегают с метелками в руках, тогда как, как мне кажется, им лучше искать кувшины с холодной водой», чтобы сдерживать огонь.79 Он подчинился приказу Карла Августа сопровождать его в кампании Первой коалиции против Франции. Он присутствовал в битве при Вальми (20 сентября 1792 года), спокойно выдержал обстрел и разделил поражение. Один немецкий офицер записал в своем дневнике, что когда поэта-советника попросили прокомментировать это событие, он ответил: «С сегодняшнего дня и с этого места начинается новая эпоха в истории мира».80; подтверждений этой «истории» у нас нет. Как бы то ни было, вернувшись в Веймар, Гете энергично писал против революции, которая вступала в период (1792–94) своих эксцессов и дикости.

Эти события подтвердили в Гете естественный поворот зрелого ума от стремления к свободе к любви к порядку. Как любой дурак может быть оригинальным, так и Гете чувствовал, что «любой дурак может жить произвольно».81 безопасно нарушая обычаи или законы, потому что другие их соблюдают. Он не испытывал энтузиазма по поводу демократии; если бы такая система когда-либо применялась на практике, она была бы суверенитетом простоты, невежества, суеверия и варварства. Он был добр и щедр в своей сфере и тратил часть своих доходов на тайные благотворительные учреждения,82 Но он сторонился толпы. В присутствии толпы или незнакомых людей он гордо и робко замыкался в себе и находил единственное счастье в своем доме. В эти тревожные годы (1790–94) он впал в мрачное оцепенение, от которого его пробудило прикосновение пылкой юности Шиллера и состязание его пера.

VI. ОЖИДАНИЕ ШИЛЛЕРА: 1787–94

Когда Шиллер добрался до Веймара, Гете был в Италии. Поэт, почти лишенный гроша, признался, что завидует отсутствующему советнику. «Пока он пишет картины в Италии, Томы, Дики и Гарри потеют за него, как бременные звери. Там он растрачивает жалованье в 1800 талеров, а здесь им приходится работать в два счета за половину денег».83 12 августа 1787 года он писал более благожелательно:

О Гете здесь говорят с некой преданностью, его любят и восхищаются даже больше как человеком, чем как автором. Гердер говорит, что у него самые ясные суждения, большая глубина чувств и самые чистые чувства… По словам Гердера, Гёте свободен от всякого духа интриги; он никогда никому не причинял зла….. В своих политических сделках он действует открыто и смело… Гердер говорит, что как человек дела Гете более достоин восхищения, чем как поэт… что у него достаточно ума для всего».84

Когда Шиллер приехал, герцог был в отъезде, но Анна Амалия и Шарлотта фон Штайн приняли его радушно. Виланд сказал ему, что ему «не хватает лоска, ясности и вкуса».85 и предложил отшлифовать его; вскоре жаждущий поэт стал сотрудничать с виландовским «Teutsche Merkur». Более интимные развлечения он находил с Шарлоттой фон Кальб, у которой, как и у другой Шарлотты, был широкомыслящий муж. «Люди начали довольно громко шептаться о моей связи с Шарлоттой… Герр фон Кальб написал мне. Он приезжает сюда в конце сентября, и его приезд сильно повлияет на мои приготовления. Его дружеское отношение ко мне остается неизменным, что удивительно, ведь он любит свою жену и знает о моей близости с ней… Но он ни на минуту не сомневается в ее верности… Он по-прежнему остается честным, добросердечным человеком, каким был всегда».86

27 августа 1787 года состоялась премьера «Дона Карлоса» в Гамбурге. Шиллер был слишком увлечен Веймаром, чтобы присутствовать на ней. Эту первую пьесу в стихах одновременно и хвалили, и осуждали, поскольку она восходила к стилю французской трагедии, но ей не хватало драматического единства, требуемого аристотелевскими правилами. Она начиналась с конфликта между Филиппом II и его сыном за любовь Елизаветы Валуа; затем, в середине пьесы, центр интереса переместился на борьбу Нидерландов за освобождение от испанского сюзеренитета и жестокости Алвы. Шиллер старался дать беспристрастный портрет Филиппа, и протестантские читатели приветствовали обращение маркиза Позы к королю:

Ваше Величество, Недавно я проезжал через Фландрию и Брабант — столько богатых и цветущих провинций, наполненных доблестным, великим и честным народом! Быть отцом такой расы, думал я, должно быть, поистине божественно! И тут я наткнулся на груду обгоревших мужских костей!. Восстанови нам все, чего ты нас лишил, И, щедрый и сильный, пусть счастье льется из твоего рога изобилия; Пусть разум человека созреет в твоей огромной империи… и стань среди тысячи королей поистине королем!. Пусть каждый подданный будет тем, кем он был когда-то — Целью и предметом заботы монарха, Не связанный никаким долгом, кроме братской любви.87

Несмотря на успех «Дона Карлоса», Шиллер надолго забросил драматургию. В 1786 году он писал Кёрнеру: «История с каждым днем все больше привлекает меня….. Я жалею, что десять лет подряд не изучал ничего другого; мне кажется, я должен был бы стать другим человеком. Как вы думаете, есть ли еще время наверстать то, что я потерял?»88 Он не мог содержать себя, а тем более семью, на доходы от эпизодических пьес, которые даже после аплодируемой премьеры могли завянуть до скорой смерти. Возможно, какая-нибудь удачная историческая работа принесет ему достаточную репутацию ученого, чтобы получить место профессора в Йенском университете. Он будет находиться всего в четырнадцати милях от Веймара и все еще под юрисдикцией и щедростью герцога.